На грани риска
Шрифт:
– Вот это воистину по-полярному. Тебя, док, ждет яркое кулинарное будущее. (Увы, время показало, что Канаки не ошибся.) К такой закуске негрешно налить по двадцать капель.
Мы подняли кружки. За стеной послышался топот ног. Кто-то подбежал к палатке.
– Эй, в палатке! Доктор дома?
– Дома. Заходи погреться, - отозвался я, обильно посыпая свою порцию пельменей черным перцем.
– Давай быстрее к начальнику. Кузнецов срочно вызывает.
– Вот тебе бабушка и Юрьев день, - недовольно пробурчал Канаки.
– И чего им там неймется в праздник?
– А может, случилось что?
– осторожно предположил Рожков.
– Типун тебе на язык, - оборвал его Щербина.
– Случилось не случилось, а идти надо, - сказал я, поднимаясь и нахлобучивая на голову мохнатую пыжиковую шапку.
– Начинайте пока без меня.
Палатка штаба была недалеко, но, пока я добежал до нее, меня охватило смутное чувство тревоги. неужели действительно случилась авария? Надо сказать, все эти месяцы я жил в состоянии постоянного внутреннего напряжения. Это чувство гнездилось где-то глубоко в подсознании: читал ли я книгу, разгребал ли снег на взлетной полосе, отогревался ли в спальном мешке, "травил" ли в минуты отдыха или долбил пешней лунку в ледяной толще. Здесь, в самом центре Северного Ледовитого океана, за тысячи километров от Земли, я был единственным врачом, и ответственность за благополучие, здоровье, а может быть, и жизнь товарищей по экспедиции тяжким грузом лежала на моих едва окрепших плечах.
Правда, до сегодняшнего дня моя медицинская практика была довольно скромной. У одного разболелось горло, другой порезал руку, у третьего "вступило" в поясницу. Иногда, стеная от зубной боли, заходил какой-нибудь "полярный волк" и, держась за щеку, с ужасом взирал на кипящие в стерилизаторе кривые щипцы. Но кто знает, что случится завтра. Ведь Арктика может преподнести самый неожиданный сюрприз. И тогда... Не хотелось думать, что тогда. Хорошо, льдина, на которой очутится пострадавший экипаж, будет ровной, без трещин и торосов, и самолет, вылетевший на помощь, сможет совершить посадку. А если не сможет? Впрочем, на этот случай в тамбуре моей палатки-амбулатории тщательно укрытые брезентом лежали две сумки. Одна с парашютами - главным и запасным, уложенными еще в Москве на аэродроме в Захарково. Другая - медицинская аварийная - с хирургическими инструментами в залитом спиртом стерилизаторе, бинтами и медикаментами. Так что, если бы потребовалось, я был бы готов немедленно вылететь на помощь и прыгнуть на льдину с парашютом.
Потоптавшись у входа, чтобы перевести дух, я приподнял откидную дверь, сбитую из десятка узких реек, окрашенных голубой краской, и решительно шагнул через высокий порожек.
Штабная палатка КАПШ-2 была просторной, светлой. Четыре пылающие конфорки излучали приятное тепло. Пол был застелен новыми оленьими шкурами. Их еще не успели затоптать, и коричневый мех был пушистым, отливал блеском. Вдоль стенок располагались койки-раскладушки, по три с каждой стороны. У первой, слева от входа, стоял на коленях мужчина в толстом, ручной вязки, коричневом свитере, меховых брюках и собачьих унтах с белыми подпалинами. Круглое, смугловатое лицо, изрезанное глубокими морщинами. Короткий ежик черных с густой проседью волос придавал ему спортивный вид. Перед ним на брезенте, постеленном поверх спального мешка, валялись детали разобранного "конваса". Одну из них он держал в руке, тщательно протирая ослепительно белым куском фланели. Это главный кинооператор экспедиции Марк Антонович Трояновский. Его имя стало известным еще в 30-х годах, когда весь мир увидел кинокадры, снятые молодым кинооператором Союзкино во время исторического похода ледокола "Сибиряков" через шесть полярных морей*.
* Летом 1932 года советская экспедиция на ледокольном пароходе "Сибиряков" под руководством О. Ю. Шмидта впервые в истории полярного мореплавания в одну навигацию прошла Северо-Восточным проходом (Северный морской путь) из Архангельска в Тихий океан.
Спустя пять лет, 21 мая 1937 года, он в числе первых тринадцати смельчаков высадился на дрейфующую льдину у Северного полюса, увековечив на пленке подвиг советских полярников. А сегодня он с Евгением Яцуном ведет кинолетопись нашей экспедиции. И, надо честно признаться, многие из нас норовят "случайно" попасть на мушку их кинообъективов. Ох и заманчивая штука эта самая кинослава!
Услышав стук откидной дверцы, Трояновский повернул голову, улыбнулся и, сказав: "Привет, доктор!" - как-то заговорщически подмигнул. Это было совсем не похоже на Марка, обычно весьма сдержанного и даже несколько суховатого. Однако именно поэтому я вдруг сразу успокоился: ну не станет же Трояновский улыбаться, если случилось что-то серьезное. Палатка была полна народу. На одной из раскладушек, расстегнув коричневый меховой реглан, Михаил Васильевич Водопьянов, один из первых летчиков - Героев Советского Союза, что-то вполголоса оживленно рассказывал Михаилу Емельяновичу Острекину, заместителю начальника экспедиции по научной части. Присев на корточки перед газовой плиткой, "колдовал" над чайником штурман Вадим Петрович Падалко, которого многие побаивались за острый язык.
Начальник экспедиции Александр Алексеевич Кузнецов сидел в дальнем конце палатки, склонившись над картой. Темно-синий китель морского летчика с золотыми генеральскими погонами ладно сидел на его атлетической фигуре. На вид ему было лет сорок пять - пятьдесят. Но его моложавое обветренное лицо и ярко-синие глаза странно контрастировали с густыми, слегка вьющимися, совершенно седыми волосами. Ходил он всегда каким-то присущим ему уверенным шагом, придававшим особую весомость его походке. И при всей мужественности и решительности облика говорил он, никогда не повышая голоса. Никто никогда не слышал, чтобы он изменил своей привычке, даже "снимая стружку". Видимо, поэтому полярные летуны между собой называли его "тишайшим". Он пришел в Арктику еще в войну, командуя авиацией Северного флота, а в 1949 году был назначен начальником Главного управления Северного морского пути.
Карта Центрального Полярного бассейна, лежавшая перед Кузнецовым, занимала два сдвинутых стола. Она вся была расцвечена красными флажками, квадратиками, пунктирами, перекрещивающимися линиями и еще какими-то другими многочисленными значками.
Рядом с Кузнецовым с толстым красным карандашом в руке главный штурман экспедиции Александр Павлович Штепенко - небольшого роста, сухощавый, подвижный, с золотой звездочкой Героя Советского Союза на морском кителе. Это он в составе первых боевых экипажей в августе 1941 года вместе с Водопьяновым летал бомбить Берлин, а в 1942 году вместе с летчиком Э. К. Пуссепом доставил через Атлантику в Соединенные Штаты правительственную делегацию. Это о нем говорили в шутку однополчане: "Как в таком маленьком и столько смелости?!" У края стола пристроился помощник начальника экспедиции по оперативным вопросам Евгений Матвеевич Сузюмов. Он что-то быстро записывал в "амбарную, книгу", время от времени проводя рукой по гладко зачесанным назад черным с сединкой волосам. К Сузюмову я с первых дней экспедиции испытывал особую дружескую симпатию, и, кажется, это было взаимным. Я пристально смотрел на него, надеясь прочесть в его глазах ответ на волновавший меня вопрос. Но он продолжал невозмутимо писать, словно и не замечая моего прихода. Я хотел доложить о своем прибытии, как вдруг Кузнецов поднял голову.
– Здравствуйте, доктор, - сказал Кузнецов.
– Как идут дела?
– Все в порядке, Александр Алексеевич.
– Больные в лагере есть?
– Двое, немного загрипповали. Но завтра уже будут на ногах.
– А сами как, не хвораете?
– Врачу не положено, - ответил я и подумал: - Что это начальство вдруг моим здоровьем заинтересовалось?
– Прекрасно. Кстати, сколько у вас прыжков с парашютом?
– Семьдесят четыре.
– Семьдесят четыре. Неплохо. А что вы, доктор, скажете, - продолжал он, пристально глядя мне в глаза, - если мы предложим вам семьдесят пятый прыжок совершить на Северный полюс?
На полюс? От неожиданности у меня даже дыхание перехватило. Конечно, много раз, лежа в спальном мешке, я думал о возможности совершить прыжок с парашютом где-нибудь в Ледовитом океане на дрейфующую льдину. Но на полюс! Так далеко я не заходил даже в самых смелых своих мечтах.
– Ну как, согласны?
– От радости в зобу дыханье сперло, - весело пробасил из угла Водопьянов.
– Ему с пациентами жаль расставаться, - иронически-сочувственно сказал Штепенко.
– Молчание - знак согласия, - ободряюще улыбнувшись, сказал Сузюмов.