На грани риска
Шрифт:
Сомов прочел радиограмму, поднял глаза и, словно изучая, обвел взглядом сидящих за столом.
– Так вот какие дела, друзья мои, - начал он.
– Руководство Главсевморпути приняло решение продлить работу нашей станции еще на один год.
Все впились глазами в Сомова, понимая, что это лишь присказка, а сказка еще впереди. И мы не ошиблись.
– Необходимо сохранить преемственность в работе, - продолжал он, - и требуется несколько добровольцев для работы еще на год. Пусть об этом каждый серьезно подумает. Торопиться не надо. Дело, сами понимаете, ответственное и нелегкое. Все устали, намучались. Но кому-то остаться все равно придется, раз для дела необходимо. В общем, тех, кто согласен продолжать
Доужинали наспех и разбрелись по палаткам.
Пока я перемыл посуду, заготовил для дежурного запас консервов на завтрак, мои сопалатники уже легли. Зяма, забравшись с головой во вкладыш, "думал думу свою". Саша, кряхтя и поругиваясь, возился за ситцевой занавеской, которой он отделил свой закуток.
Я присел к столу за растрепанный роман из рыцарской жизни, но глаза бездумно скользили по строчкам. Захлопнув книгу, я последовал примеру товарищей. Но, конечно, мне было не до сна. Еще в кают-компании я принял твердое решение: остаюсь. Но теперь меня одолевали сомнения. Ведь согласиться - это значит еще на целый год остаться среди льдов. До чего же удобно, когда решения за тебя принимает "дядя". Другое дело, когда ответственный шаг надо сделать самому.
А что же вообще заставило меня отправиться на станцию? Пожалуй, впервые за много месяцев я задал себе этот вопрос. Из опыта двух высокоширотных экспедиций я отчетливо представлял, какая "райская жизнь" ожидает меня на СП. Я уже на практике был знаком с торошениями и разломом льдин, житьем в холодной палатке, свирепым морозом и пургой в разных видах. Лишь о полярной ночи знал понаслышке. Кстати, большинство путешественников расписывали ее в самых мрачных красках.
Что же касается благ, то перспектива на их получение была весьма сомнительной. Слава, чей манящий блеск так влечет многих людей? О ней нечего было даже мечтать.
И все же предложение участвовать в дрейфе станции "Северный полюс-2" я принял с нескрываемой радостью. Я расценил его как великую честь, как огромное доверие, оказанное мне, почти юноше, которому вручалась забота о здоровье, а может быть, и жизни людей, выполнявших большой важности задание.
И конечно, меня влекли и необычность, и сложность самой работы на дрейфующем льду, и возможность участвовать в познании природы в одном из самых загадочных мест планеты - у полюса относительной недоступности. Ведь недаром гласит латинская пословица: "В неведомом таится манящая сила" "Omne ignotum pro magnifico".
"Пожалуй, самое сильное чувство, движущее родом человеческим, сильнее чувства голода и любви, - писал Дж. Финней в своем фантастическом романе "Меж двух миров", - это любопытство, неодолимое желание узнавать. Оно может стать и нередко становится целью всей жизни". Наверное, именно здесь, на льдине, я стал понимать жизнь в ее каком-то другом, особом измерении. Только теперь мне стали доступнее великолепные романтически-философские строки Уильяма Блейка:
В одно мгновенье видеть вечность,
Огромный мир - в зерне песка,
В единой горсти - бесконечность,
И небо - в чашечке цветка.
Мои размышления неожиданно прервал Дмитриев:
– Виталий! Ты не спишь?
– раздался его голос из-за занавески.
– Сплю, - ответил я сердито и в подтверждение захрапел.
Но Дмитриев не унимался:
– Врешь ты все. Ведь не спишь. А я, знаешь, решил согласиться на предложение Мих-Миха. Может, и ты за компанию останешься? Ты же человек молодой, холостой. Другое дело - Зяма. Он у нас молодожен: только накануне отлета на станцию он со своей Надеждой расписался.
– Ладно, уговорил, - сказал я, перевернувшись на бок и выплевывая пух, постоянно вылезавший из швов вкладыша.
– А теперь давай спать.
Наутро чуть свет мы отправились к Сомову. У самого порога нас догнал Зяма. Похоже, что
– Ура!
– не сдержавшись, воскликнул Дмитриев.
– Ай да Зяма! Вот Мих-Мих удивится, когда мы к нему всей палаткой в полном составе заявимся.
Но Сомов не удивился. Он лишь серьезно взглянул на нас усталыми от ночного дежурства глазами, и негромко сказал: "Хорошо все обдумали? Не поспешили?"
Через два часа в Москву ушла радиограмма: "Продление дрейфа еще на год одобрено коллективом станции. Продолжение дрейфа дали согласие: Волович, Дмитриев, Гудкович, начальник СП-2 Сомов. Наши координаты на 9 декабря: 80 градусов 30 минут северной широты и 196 градусов 54 минуты восточной долготы".
Сбросив с плеч тяжкий груз сомнений, мы разбрелись по рабочим местам. Гудкович направился на метеоплощадку, благо подошел очередной "срок". Дмитриев, вооружившись пешней, исчез в рабочей палатке гидрологов, где его с нетерпением ждал Макар Никитин. А я, следуя давно намеченному плану, готовлюсь заняться наукой. Сегодня это исследование температурного режима в палатках, как неутепленных, так и утепленных. Погода в самый раз: мороз сорок пять градусов, с ветерком, от которого продирает аж до самых костей.
Первой у меня на очереди комаровская палатка - мастерская. Она единственная в лагере не имеет снежной обкладки. Температура в ней минус тридцать два. Следующий объект - палатка ледоисследователей. Они, горемыки, несмотря на мороз, с утра торчат на своей дальней площадке, и газ в их жилище не горит уже часа два. Палатка у них тщательно обложена толстыми, сантиметров в сорок, кирпичами, вырезанными из плотного снега. Благодаря этому в ней значительно теплее - всего минус двадцать. Но зато стоит зажечь горелки, как через десяток минут в ней станет действительно тепло и уютно.
Навестив по дороге радистов, нет ли новостей, и заглянув на камбуз, я завернул за стеллаж с оленьими тушами. Здесь по секрету от всех, выкраивая время между обедами и ужинами, я построил эскимосскую снежную хижину. Возможно, коренной житель Гренландии и не признал бы в этом сооружении знаменитую иглу, хотя создавалась она в строгом соответствии с рекомендациями Амундсена и Стефансона. Я выбрал высокий ровный сугроб, очертил на нем с помощью колышков круг диаметром 2,5 метра, потом нарезал пилой-ножовкой из сугроба два десятка снежных кирпичей размером 45х60х10 сантиметров, уложил по кругу первый ряд и, примерившись несколько раз, аккуратно срезал снег по диагонали от верхней кромки первого блока до нижней кромки глыбы, уложенной рядом. В эту выемку я втиснул второй блок, а затем, прижимая друг к другу, стал выкладывать по спирали все остальные. Сначала никак не удавалось заставить блоки держаться с наклоном внутрь. Но постепенно я освоил эту технику, и после пятой попытки у меня получилась хижина с более или менее правильным куполом. Затем я прорыл снизу туннель и изготовил большой ровный кирпич "для входной двери". По рассказам Амундсена, Расмуссена, Пири и других полярных корифеев, в такой хижине можно было создать настоящий южный "рай" с помощью небольшой плошки с жиром. Я попытался было воспользоваться такой жировой лампой, заменив, правда, тюлений жир керосином, но вскоре выскочил из хижины, чихая и кашляя. Видно, и на это требовался специальный навык. Однако, задумав возвести хижину, я не собирался туда перебираться жить, меня устраивала и наша "аэрологическая" палатка. Я жаждал подтверждения прочитанному о теплозащитных свойствах снега, которые придают ему пузырьки воздуха, разместившиеся между ледяными кристалликами. А их ни мало ни много девяносто шесть процентов. Я извлек из-за пазухи спиртовой термометр и вскоре с удовлетворением убедился, что "корифеи" не лгут. Термометр показывал минус двадцать.