На грани риска
Шрифт:
Но, пожалуй, самая сложная гигиеническая проблема на льдине - банная. Последний раз старожилы "парились" в конце лета. Тогда стояла тихая, ясная, относительно теплая погода. А главное, пресной воды вокруг было хоть отбавляй. Выходи на порог палатки и черпай прямо из снежницы сколько душе угодно. Другое дело сейчас. Мороз за сорок, да и горючего осталось в обрез. Но терпеть больше нет мочи. На нас одежды как листьев на капустном кочане. Нижнее трикотажное белье, нижнее шерстяное белье, рубаха, свитер, суконная куртка, а поверх меховой жилет. На ногах хлопчатобумажные носки, шерстяные носки, меховые носки и унты. Все это постепенно пропитывается потом, и тело зудит, как от укусов насекомых. Хотя таковых при самых тщательных осмотрах не обнаружено, надо что-то предпринимать.
Сомов вызвал Комарова на "военный совет", и тот, обвязав поясницу толстым шерстяным шарфом, засел в мастерской. Банный агрегат был готов на следующий день. Трехсотлитровая бочка с приклепанной внутри трубой, похожая на гигантский самовар, была водружена на треногу в центре запасной гидрологической палатки, которую предварительно очистили от наледи, застелили брезентом, устлали досками и фанерными листами, а по окружности поставили высокие ящики-полки. Заготовкой "воды" для бани занялись все без исключения, и вскоре у входа в нее вырос высоченный штабель снежных кирпичей. Гудкович, назначенный главным банщиком, разжег АПЛ под бочкой, набитой доверху снегом, и мы уже потирали руки, предвкушая удовольствие. Но нам не везло... Лампа коптила, то и дело гасла, издавая подозрительные звуки. Снег, вобравший в себя сорокаградусный холод, таял с явной неохотой. Только к вечеру в бане наконец забулькало и первая партия счастливцев скрылась за откидной дверью.
Как описать оханья и уханья поклонников мыла и горячей воды. забравшихся, чтобы не отморозить ноги, на ящики? Лампа гудела, вода в "самоваре" весело клокотала, пар клубился, и вниз, на фанеру, стекали черные потоки мыльной воды.
Согласно неписаным станционным правилам, последними в баню пошли Сомов с Никитиным. Они уже сбросили всю одежду, основательно намылились, налили шайки до краев горячей водой, как вдруг лампа фукнула и погасла. Гудкович, взявшийся за починку, присел на корточки, поковырял примусной иголкой в капсюле, подкачал насосом, подвернул регулятор и, промолвив: "Теперь полный порядок", поднес спичку. Раздалось громоподобное уу-фф, и к потолку взлетел столб пламени. Палаточный полог вспыхнул, как спичка. Шайки были мгновенно выплеснуты на огонь, бак перевернулся, и водопад обрушился на злосчастную АПЛ.
Пожар удалось погасить довольно быстро.
– Ничего себе, попарились, - бурчал Макар, стирая с себя подсохшую мыльную пену.
Но Сомов, которому и на этот раз не изменил оптимизм, засмеялся в ответ:
– Хорошо бы мы выглядели, если бы пришлось нагишом бежать по сорокаградусному морозу по снегу. Считайте, Макар Макарович, что мы с вами отделались легким испугом.
За воскресным ужином, особенно веселом и оживленном после бани, которая отогрела душу, эта история была предметом шуток. Смеялись все - и четыре пары "чистых" (отличавшихся необыкновенно белыми лицами), и пара "нечистых"
– Ну и напугался же я сегодня, - сказал Гурий Яковлев, зябко передернув плечами.
– Пошел я утром на дальнюю площадку к электротермометрам. Вдруг слышу... Нет, вернее, не услышал, а каким-то внутренним чутьем уловил кто-то рядом Ну, думаю, медведь! Выхватил револьвер, но патрон загнать не успел, как из темноты выросла какая-то белая фигура и чьи-то лапы опустились мне на грудь. Сердце словно оборвалось. И тут в лицо меня лизнул своим шершавым языком... Ропак. Сел я на снег. Сердце колотится. Руки дрожат. Весь вспотел. А Ропак как ни в чем не бывало повертелся вокруг и исчез в темноте.
Разговоры перешли на медвежью тему. Правда, со времени моего прибытия на станцию не только медведей, но и следов их никто не обнаруживал. Зато летом от медведей не было отбоя.
Героем первой встречи с белым медведем стал Дмитриев, и, хотя с той поры прошло уже почти пять месяцев, он при каждом удобном случае вспоминал эту историю, добавляя к ней все новые и новые подробности.
Вот и сейчас Саня Дмитриев, разгладив буйно отросшую бороду, сказал: "А вот доктор с Миляевым не знают, как меня медведь чуть не сожрал".
Все заулыбались. Однако ни я, ни Миляев этой истории действительно еще не слышали, и Саша продолжал:
– Вот как сейчас помню. Только я обед сготовил, думаю, надо у кого-нибудь время узнать, не пора ли приглашать в кают-компанию. Закурил. Вышел из камбуза, гляжу из аэрологической палатки Канаки вылез, потянулся. Я ему: "Вася, который час? Не пора на обед?" Он рукав оттянул, чтобы на часы посмотреть, да вдруг как заорет: "Сашка, берегись! Медведь!!!" И обратно шасть в палатку. Я сначала вроде бы и не понял, где он медведя увидал. Обернулся. Мама родная! На сугробе у камбуза зверюга стоит метров в восемь.
– С гаком, - не выдержал Гурий.
Дмитриев посмотрел на него, вложив в свой взгляд бездну презрения, и невозмутимо продолжал:
– Поднялся он на задние лапы, носом водит, вынюхивает, значит, чем поживиться. Я туда - сюда. А карабина нет. Дернул меня черт поставить карабин у палатки радистов. Так разве туда добежишь? Вдруг он, гад, как прыгнет через сугроб! Я нырь в камбуз, дверь захлопнул, а он уже тут как тут. Ткнулся в дверь и аж зарычал от злости. Он напирает, а я держу что есть силы и думаю: "Ну, конец тебе, Саня". Вдруг рядом как бабахнет. Медведь заревел благим матом и бежать. Что тут началось! Все повыскакивали из палаток, вопят, из карабинов палят. Медведь метров пятьдесят пробежал и свалился. Охотники его окружили. Каждый кричит, клянется, что это он убил медведя. А громче всех - Комар. Я, говорит, точно видел, как моя пуля прямо под лопатку попала, он аж подпрыгнул. Пока спор шел, Вася финку вытащил и распорол медведю брюхо. Тут все кинулись пули искать. Одну в самом сердце нашли - это уж точно Васина была, - а две в заднице сидели. Вот тебе и снайперы! Смех и горе, а не стрелки! Потом Михаил Михалыч говорил: "Надо у него желудок посмотреть. Чем он питался, узнать". Вася разрезал желудок... Знаете, что там было? Кислой капусты шматок и пять окурков. Он, наверное, с голодухи и забрел в лагерь.
Но рассказы рассказами, а встреча в темноте нос к носу с хозяином Арктики никому не улыбалась. И тайный страх гнездился в глубине души каждого из нас и при выходе на исследовательские площадки, и во время "экскурсий" на аэродром, и особенно при посещении... туалета.
Не случайно несколько дней спустя, 10 декабря, Макар Никитин записал в вахтенном журнале: "Темнота вносит много неудобств. Наружные работы можно производить только с освещением. Человек привыкает ко всему. И с этими неудобствами можно мириться. Но вот с постоянной угрозой встречи с медведем никак не свыкнешься. И это отравляет наше существование. В темноте очень легко столкнуться с медведем. Поэтому всегда приходится держать наготове оружие и все время оглядываться по сторонам".
4 декабря
Заболел Щетинин. Знобит. Больно глотать. Температура 38 градусов. Посмотрел горло - фолликулярная ангина.
Назначил ему кучу лекарств, полоскание и, конечно, постельный режим. Жора лежит хмурый. Ругает последними словами свое горло, будто оно виновато. Но больше всего его огорчает, что Гудкович остался без помощника, ведь, кроме двоих, больше некому выполнять обязанности метеорологов. Я его успокаиваю, что Зяма молодой, выдюжит, а если не выдюжит - поможем.
– Может, мне все таблетки сразу проглотить, тогда быстрей поправлюсь?