На грани веков
Шрифт:
Кузнец вздохнул, и слышались в этом вздохе и надежда, и печаль.
— Если бы наш барон вернулся, мы бы тут не были как без головы.
— На него очень-то надеяться нельзя, я его немного знаю. Он еще тогда смертельно ненавидел шведов, на то у него были известные причины. А теперь будет злее вдвое, куда там — втрое! Не думай, что он повел бы вас против калмыков защищать шведскую Лифляндию и Эстляндию. Да и вовсе невероятно, чтобы он вернулся сюда. Сосновое ведь принадлежит уже не ему, а казне. Чего ему здесь делать? Сомневаюсь, чтобы шведы пустили его в бывшие владения. Нет, он скорее втянул бы нас в новую беду, нежели помог бы. Да что там, все это одни догадки, не стоит о них ни говорить,
Но кузнец не мог не думать. С именем Брюммера в памяти вновь вставали старые картины — камень старого отца, староста с переломанными ногами, кровопийца Холгрен, Майя, барон, связанный, на соломе в навозной телеге… И затем снова калмыки с их ужасными стрелами, что пронзают насквозь человека… Мысль металась, как воробей под ситом, никак не находя выхода.
2
Ни завтра, ни даже послезавтра им не удалось начать будоражить волость. Очень уж взволновало сосновцев и лиственцев распоряжение о фуражной повинности. Когда Мика, сын пастушки, вез Крашевского и кузнеца в Лиственное, встретились им один за другим два жителя прицерковной стороны. И тот и другой встревоженно расспрашивали — мыслимое ли это дело ехать сейчас в Ригу, когда самое время сеять, везти сено и солому, когда у самих с начала весны корму ни клочка? Получив подтверждение, что ехать обязательно придется, первый сплюнул и прошипел:
— Чтоб их нечистый побрал!
Другой высказался более определенно — взмахнул кулаком и выкрикнул:
— Проклятые шведы!
Крашевский покачал головой.
— В плохое время начинать нам доводится. Они сейчас так разъярены — попробуй-ка объясни им, что пойдем отстаивать сами себя, а не рубежи шведских владений. День-другой придется подождать, а то все дело пойдет насмарку.
Переживали это известие и в Лиственном. Луга в имении большие, сена прошлым летом поставили немало, хотя сразу же пришлось десять возов сдать казне. В глубине сенного сарая еще набралось бы воза два с лихвой, беда только, что настила в сарае не было, вот нижний слой и заплесневел, даже подопрел, своя скотина сунет морду и фыркнет, даже в рот не берет.
День был ясный, солнечный, ветреный. Работники выгребали сено наружу, расшвыривали его, высоко подкидывали и выбивали черенками вил; вонючее облако пыли затянуло весь господский двор. Сам Холодкевич, озабоченный, стоял неподалеку; свернул жгут, проверяя, не сырое ли, понюхал и покачал головой. Приказчик уверял, что если сено трижды переворошить, то оно будет как вчера сметанное, никакой дьявол не сообразит, что тут одна труха. Того же держались и работники поопытнее. Работали все в охоту, с превеликим усердием: ведь они же не кто-нибудь, а лиственцы. Если господское сено забракуют, доля бесчестья падет и на их голову.
С соломой дело было куда хуже. Яровое не уродило, да и семян не хватало, вот часть полей и осталась незасеянной. За зиму ржаную солому пришлось скормить коровам — и для них пришли старые добрые времена, когда, бывало, болотное сено им лучше и не подсовывай: засопят, раскидают рогами и затопчут. Копны так подгнили, что еле-еле набралось охапки две соломы. Сеновал над большим хлевом осенью был полон соломы, а сейчас шесть девок ковыряли там, продирая граблями труху и охвостье, выкидывая выгребенную солому к въезду на сеновал. Куча соломы выглядела довольно внушительной, но наберется ли два воза, — в этом сомневались даже самые смекалистые. Девкам было все едино — наберется или не наберется, — им в Ригу не ехать, так что ежели там порка будет, то достанется она парням. Они визжали, баловались, особенно когда на сеновал забрался сам Холодкевич. Толкались, ловили одна другую, швыряли на вороха соломы, так что только голые икры мелькали. Но сегодня барину не шло на ум то, на что он охотно посматривал раньше, покатываясь со смеху вместе с ними и даже подстрекая. Молчаливый и угрюмый, он прикинул на глаз ворох соломы, осмотрел нетронутую часть сеновала и недовольно покачал головой.
Когда он спустился, Мика только что въехал во двор с Крашевским и Мартынем. Барин сам поспешил к ним; Крашевский его не интересовал, но кузнецу он кивнул головой.
— Хорошо, что приехал, Мартынь. Начни раньше всего с лошадей, до зорьки они должны быть подкованы. Одна уже стоит у кузницы, чтобы время не тратить. Как думаешь, до вечера управишься?
— А барин не знает, гвоздей-то они здесь наготовили?
— Сдается, что нет, гвоздей нету. Тебе самому придется наготовить. Опять же у четырех телег кой-что поправить надо, только и остались старые, изъезженные. Можно бы и раньше еще починить, да кто же знал, что этакая напасть случится как раз в самый сев. Хоть бы ты управился, день-то не такой уж большой.
Мартынь махнул рукой.
— Не тревожьтесь, барин, — дня недостанет, прихватим и ночи. Дайте только мне парня, чтобы мехи раздувал да придерживал железо на наковальне.
Ему дали в подручные сына старого дворового Анджена — Петериса. Это был пригожий семнадцатилетний темноволосый парнишка с живыми глазами, бойкий на язык и ловкий в работе. Минут через пятнадцать в кузне уже шипели мехи, с таким же шипением вкруг углей извивались белые языки огня, все выше вздымаясь судорожными рывками в закопченном дымоходе. Звенело железо, небольшой молот нетерпеливо позвякивал по наковальне.
Солнце и сильный ветер охотно явились сегодня на толоку к лиственцам. За полдень сено у сарая уже было сметано. И впрямь, вся плесень исчезла, сено уже не пылило, хоть подкидывай его, хоть черенком вил хлопай. Старый Анджен в таких делах знал толк, стог выглядел так, словно его сметали всего позавчера, предательский запах мог учуять только стариковский нюх. До полдника надо успеть нагрузить возы, а то к вечеру сено повлажнеет и, если его плотно навить, опять обретет свои прежние скверные качества. От кузницы приволокли добротно налаженную телегу. Накладывали сено в сарае: как бы сильный западный ветер не нагнал за ночь дождя. Оба воза стояли рядышком, плотно навитые — любо глядеть, — перетянутые мочальными веревками и прижатые слегами. Но когда из остатков этого же сена кинули по охапке обеим лошадям, стоявшим у кузницы, они отфыркнулись и отвернули головы. М-да, хорошего мало. Но старый Анджен и тут нашелся: разбаловали их свежей травкой, а солдатские лошади в Риге за милую душу съедят.
Но когда дело дошло до соломы, и он растерялся. Один воз наложили, а на второй и половины не набралось. Дворовые, забравшись на сеновал, стояли, растерянно переминаясь с ноги на ногу. Даже ребята, для которых самое разлюбезное дело побегать по гладкому настилу и попрыгать в открытые люки, и те, поглядев на расстроенные лица взрослых, стояли притихшие и присмиревшие. Нахмурившись так, что весь лоб изрезали морщины, Холодкевич обвел толпу злыми глазами, будто как раз его люди и были повинны в этой беде.
— Ну!.. Чего стоите как неприкаянные! Что делать-то станем?
Приказчик было сообразил, что в каретнике еще должна остаться солома: месяц тому назад натаскали барщинники, когда ночевали там. Но и ее набралось каких-нибудь четыре охапки, а остальное девки растаскали в хлева на подстилку. Там, перед тем как вывозить навоз, было такое месиво, что с подойником к коровам приходилось чуть не по колено брести. Глаза у Холодкевича налились злобой, как некогда у Холгрена. Пожалуй, впервые в жизни этот бабий угодник пригрозил скотницам тростью.