На исходе ночи
Шрифт:
— В каких взаимоотношениях находились они с Суховой? — спросил Кауш.
Мировский ответил:
— Не успели установить, времени мало было.
— Вот мы с вами, товарищ майор, и займемся этим сейчас, а Поята узнает в сельмаге, кто в последние дни покупал папиросы «Север». Встретимся в бригаде вечером.
Бревенчатый домик бригады со всех сторон окружали молодые плодовые деревья. Сам же он прятался в тени старого раскидистого ореха. Под деревом за грубо сколоченным столом сидела молодая женщина и что-то писала. Она подняла
— Будьте знакомы, — сказал майор, — это следователь прокуратуры товарищ Кауш. А это — Галина Величко, учетчица, а ныне врио бригадира.
Молодая женщина смутилась:
— Такой должности у нас нет, временно попросили заменить бригадира. Да разве тетю Надю заменишь. Словно мать была она, так ее и называли.
— Если не очень срочная у вас работа, — сказал Кауш, — то мы временно займем вашу комнату. Пригласите, пожалуйста, ваших женщин, нужно поговорить.
Работницы с большой теплотой говорили о бригадире, а некоторые и всплакнули. По их словам, тетя Надя (так в бригаде называли Сухову) была душевной, строгой и справедливой. Своих детей у нее не было, и бригада заменяла ей семью. У бригадира не могло быть врагов — подчеркивали все. Случались, конечно, обиды, но долго на Сухову не обижались, не такой она была человек. Одна из женщин, в цветастом платье и красной, выцветшей на солнце косынке, из-под которой выбивались черные с проседью волосы, понизив голос и оглядываясь на неплотно прикрытую дверь, рассказала:
— Уже после того, как убили нашу бригадиршу, встретила я возле сельмага Олареску Тимофея, охранника садов. Он и говорит: «Знаешь, Мелания, кто вашего бригадира на тот свет отправил?» Я даже оторопела. Кто, спрашиваю? — «Седой черт», — отвечает. И рассказывает: повстречался, значит, он с Надеждой недавно, возле сельмага, он там все время крутится… известно, почему. Помог ей поднести сумку и спрашивает: «Как поживаете, тетя Надя?» Она отвечает: «Хорошо все, пенсию недавно оформила, но работаю. Только вот этого черта седого побаиваюсь».
— Какого именно черта? — задал вопрос Кауш.
— Тимофей говорит, что спрашивал. Не сказала.
Когда Мелания ушла, Кауш повернулся к Мировскому:
— Показание любопытное, но зыбкое какое-то. Возможно, спьяну наболтал этот охранник, не зря же он возле магазина торчит.
— Частный детектив… — улыбнулся Мировский, — фигура известная. Но проверить не помешает.
— Не помешает, конечно, однако седых мужиков вон сколько, и в совхозе, и в Заднестровске. Я вот тоже скоро совсем поседею, — пошутил следователь.
— Мы с бригады начнем, а там видно будет.
Единственным седым в полном смысле этого слова мужчиной в бригаде оказался Григорий Гонца. Именно он косил сено поблизости от того места, где нашли труп. Сильвия Караман вспомнила:
— Проходила я мимо и еще крикнула: «Дед косит, баба вяжет».
— А что же это за баба снопы вязала? — в тон ей спросил Кауш.
— Таня Стацюк.
Таня подтвердила: именно так все и было, а потом, около двух часов, Гонца ушел и больше не появлялся.
Кауш и Мировский опросили всех женщин бригады. На них обрушился поток слов, бурных эмоций, и в этом потоке нужно было выловить самое существенное.
Незаметно подкрались сумерки.
— Так и не пообедали сегодня, Владимир Иванович, — сказал Кауш, когда все разошлись и они остались одни с майором.
— Да, не успели… Я сейчас…
Мировский отсутствовал довольно долго и вернулся не один, а в сопровождении пожилого кряжистого человека в не по сезону теплой куртке и с двустволкой в руках, вероятно сторожа. Он недоверчиво уставился на Кауша своими голубыми выцветшими глазами и строго спросил:
— А вы, извиняюсь, кто будете, уважаемый?
— Следователь прокуратуры.
— Следователь, значит, — с сомнением повторил человек с ружьем. — А, может, такой же следователь, как этот — майор милиции? А ну, предъявите документы! — тоном, не допускающим возражений, потребовал он, отступая к двери и снимая с плеча ружье.
Кауш не сдержался и рассмеялся. Вслед за ним рассмеялся и майор. Человек смотрел на них холодно и подозрительно.
— Да что случилось, черт побери, объясните, наконец! — Аурел переводил взгляд с растерянного лица Мировского на сердитое лицо сторожа.
— Понимаете, Аурел Филиппович, хотел сорвать несколько помидоров, а он и пристал. — Майор кивнул на сторожа.
— И правильно сделал, однако…
— Так бы сразу и сказали, — сменил гнев на милость страж совхозного добра. — Я бы сам, окромя помидоров, еще кое-чем угостил. А то самовольничаете. Не годится… Вы и вправду из милиции? — снова засомневался дед.
Чтобы не томить бдительного охранника неизвестностью, предъявили ему удостоверения. Он внимательно рассмотрел их, успокоился и исчез. А минут через десять появился снова. В одной руке по-прежнему держал ружье, в другой — сумку. На столе появились огромные пунцово-красные помидоры, зеленый лук, брынза, полкаравая высокого крестьянского хлеба. Лукаво подмигнув, сторож извлек из своей необъятной сумы бутылку с заткнутым кукурузным початком горлышком. Кауш и Мировский молча наблюдали за его приготовлениями.
— Не побрезгайте, люди добрые.
Отказаться — значит обидеть, да и не было повода для отказа. И теплые, разогретые на солнце помидоры, и острая брынза, и кисленькое красное винцо — все показалось необычайно вкусным. Разговор сам собой зашел о Суховой. Тимофей Олареску, а это был он, тот самый, о котором только что рассказывала Мелания Катан, разлил остатки вина и тихо сказал:
— За упокой ее души. — Помолчав, добавил: — Душевная была женщина Надежда Павловна, мир праху ее. И как чуяла, что так кончится…