На исходе ночи
Шрифт:
— К Краусу мы еще вернемся. Давайте по порядку. Сухову нашли около шестнадцати часов. В четырнадцать она была еще жива. Все произошло в этот промежуток. Посторонних на участке не видели, и скорее всего, их действительно не было. Ближе всех к Суховой в это время находились Гонца и Краус. Гонца, как можно предположить из показаний Олареску, человек жестокий. И ножи у него видели. И вот около четырнадцати часов Гонца внезапно исчезает. Подозрительно? Очень.
— Но откуда взялись сигареты на месте преступления? Ведь Гонца не курит, — с сомнением произнес майор.
— Да, не курит. Вы ведь тоже, как я вижу, не курите, майор, не так ли?
— Не курю.
— А припомните, разве вы никогда не прикасались к сигарете? Просто так…
— Бывало, но сигарет я не покупаю. Стреляю у приятелей. Думаю, так дело было. Преступник, причем курящий, присел под деревом рядом с Суховой, вот папиросы и выпали, когда садился. А сесть рядом мог скорее всего человек, который ее хорошо знал, незнакомый вряд ли бы присел, не на скамейке же в парке Сухова сидела. И говорили они недолго: окурков-то нет. Не успел, значит, мерзавец, покурить.
Кауш внимательно слушал майора, и он представал перед ним в новом, неожиданном свете. Все это время следователь присматривался к Мировскому, да еще этот смешной эпизод со сторожем. Подумалось: «Не зря тебя учили в высшей милицейской школе… Посмотрим, что будет дальше». Вслух же произнес, обращаясь к Пояте:
— Как выглядит этот Краус?
— Обыкновенно, ничем не выделяется.
— Волосы какие у него, седые или черные?
— Да нет у него волос почти, а те, что остались — совсем белые. И лысый, и седой, стало быть.
— Вот и займемся этим седым и лысым, а также только седым Гонцей. Может, и в самом деле кто-то из них черт.
РАБОЧАЯ ВЕРСИЯ
Нашлось объяснение, весьма простое и прозаическое, исчезновению Григория Гонцы. Врач сельской амбулатории сообщила, что он находился у нее на приеме по поводу… Впрочем, повод, который привел Гонцу к врачу, не имеет никакого отношения к повествованию. Доказав свое полное алиби, Григорий Гонца «вышел из игры».
Следствие сосредоточилось теперь на одном Краусе. Новые подробности оказались любопытными. Крауса видели около четырех часов пополудни рабочие других бригад. Он был очень возбужден, и не только потому, что пьян. Бригадир Захар Цеслюк вспомнил, с какой злобой Краус говорил с Суховой, о том, что больше не хочет работать в ее бригаде и просится в бригаду к Цеслюку. Агроном отделения Алексей Цуркан рассказал о таком случае. Возникла недавно необходимость срочно заскирдовать солому. Решили послать на эту работу мужчин покрепче. Никто не отказался, кроме Крауса. Сухова его «просила: «Скажи, Петр, кого, по-твоему, я должна послать скирдовать: инвалида войны Кротова, больного сердцем Василатия или легочника Петрова?» — Краус ничего не ответил. Поскирдовал несколько дней и снова вернулся на свой поливной агрегат. Там и работа полегче, и заработок повыше.
Самый большой, пожалуй, интерес представляли показания Майера, напарника Крауса. С поливальщиком Кауш и Мировский познакомились на его рабочем месте. Немолодой, но крепкий человек в высоких резиновых сапогах хлопотал возле тяжелого поливочного агрегата. Тугие струи воды били во все стороны, оставляя мириады капель на глянцевой восковой поверхности помидоров. Рыхлая, хорошо обработанная почва жадно впитывала влагу. От этой картины летний зной казался не столь изнуряющим. Мировский мечтательно произнес:
— Вот бы сейчас раздеться — и под этот душ. Впрочем, я и одетый согласен.
Майер с интересом прислушивался к разговору незнакомых людей, однако вопросов не задавал, занятый своим делом. Когда почва напилась досыта, он перетащил агрегат на новое место и включил гидранты.
— И так целый день, — сказал поливальщик, — таскаешь эту игрушку туда-сюда… Работа не пыльная, сами видите, — пошутил он. — Откуда ей, пыли, взяться. Вода, кругом вода, как в песне.
31 июля Майер работал с пяти утра до часу. Его должен был сменить Краус, однако почему-то не пришел.. Майер не стал его дожидаться, оставил аппарат включенным, сел на велосипед и укатил в село. Дома вспомнил, что забыл термос. Утром ведь снова на полив чуть свет надо отправляться, а без чая никак нельзя. Не поленился, вернулся за термосом. Термос, естественно, на месте, и агрегат — тоже.
— Куда же ему деваться, — удивленно спросил майор, — его что, украсть могли, что ли?
— Нет, конечно, такую махину не украдешь, — усмехнулся поливальщик. — О другом я. На том же самом месте стоял аппарат, никто к нему не прикасался, воды натекло — плавать можно.
— Почему Краус не вышел на работу?
— Чего не знаю, того не знаю, это у него надо спросить. Мало ли что бывает.
Сосед Крауса Ефим Леу, колхозный тракторист, показал, что с Краусом отношения у него были нормальные, правда, в гости друг к другу не ходили и чай, как говорится, вместе не пили. И поэтому он, Леу, очень удивился, когда однажды ему передали такие слова, будто бы сказанные Петром: «Я его, Ефима, все равно уничтожу, потому что этот коммунист за мной следит».
— Вовсе и не думал за ним следить, — сказал Леу, — не привычен к такому. А было вот что. Просыпаюсь недавно ночью. Тэркуш своим лаем разбудил, а он пес умный, зря брехать не станет. Выхожу, значит, на крыльцо, смотрю — Петр мешок в сарай тащит. Вроде с яблоками был мешок.
— И часто он с мешками по ночам приходил?
— Бывало. А вообще я заметил, что Тэркуш соседа не любит. Собаки, они ведь чувств своих не скрывают, не то, что люди, — философски заметил тракторист. — Нечист на руку Краус. Однажды зашел у нас с ним разговор о цементе: понадобился мне цемент по хозяйству. Петр и говорит: «Я тебе сколько хочешь мешков достану, приходи поздно вечером в сад». Я, конечно, понял, что за цемент это. Ворованный мне не нужен.