На изгибе небес
Шрифт:
– Иногда я сравниваю свою нынешнюю жизнь с самолётом, попавшим в обледенение после рубежа возврата. ПОС* не справляется, льда всё больше, движки на взлётном режиме. А скорость падает и уже максимальная равна минимальной. Машина вся трясётся и вот-вот перейдёт в режим сваливания. И только движением штурвала от себя, переведя на снижение и разогнав, можно удержать её в полёте. Но ведь так долго не может продолжаться. Внизу земля, а до аэродрома не дотянуть. А назад тем более не вернуться.
– Так это, на вынужденную, Семёныч, – понял я его. – Раз другого выбора в семье нет.
– На вынужденную? Вот оно как! Только как-то сложилось, что не было у меня в жизни ни запасных аэродромов, ни площадок для вынужденных
– Вы его знали? – перешёл я на «вы». – Он к нам в училище прилетал. Три часа мы его слушали в актовом зале. Очень интересно рассказывал о своей работе.
– Почему – знали? И сейчас знаю. Он мне и заслуженного с Бугаевым*** вручал. Легендарная в авиации личность. Писатель, как вот и ты, – кивнул на общую тетрадь, валявшуюся на кровати.
– Да какой я писатель? Это просто дневник. Для памяти. Пишу от нечего делать, когда вот в такие непогоды попадаем. Не всё же время спирт пить.
– Вот оно как? Значит, у тебя тяга к этому есть. Меня вот или нашего Лёшку бортмеханика писать не заставишь. А раз есть тяга – пиши. Не вечно же летать будешь. Глядишь, когда-то и книгу издашь про нашу скитальческую жизнь. Ведь народ мало чего о настоящей авиации знает. Имею в виду, авиацию без прикрас. Всё секретно у нас, а народу всё больше показывают её парадные подъезды.
– Если напишу, как есть, никто не опубликует, – возразил я ему. – А вот лётной работы могу и лишиться.
– А вот это у нас запросто может быть. Достаточно будет звонка из Москвы – и ты не лётчик. А ведь среди лётчиков есть талантливые люди. Много могли бы написать. Вот твой тёзка из Иркутска Хайрюзов пишет же что-то.
– Он мне и по отчеству тёзка. Читал я кое-что его. Но больные места нашей работы он особо не затрагивает. Как-то обтекаемо всё, мимоходом.
– А это уж такая у нас система. В ней между строк уметь читать надо.
– Ну, мы, профессионалы, прочитаем и между строк. А вот человек, не соображающий в авиации, что поймёт? И получатся, как вы говорите, подкрашенные парадные подъезды. Стоит ли так писать?
– Так не стоит, – уверенно сказал он. – А ты на будущее пиши. Только, как есть пиши, без прикрас.
– Как говорят, в стол. А какой смысл?
Семёныч помолчал, словно раздумывая, продолжать ли разговор дальше. И, что-то решив для себя, заговорил.
– Вот что я тебе скажу, дружище. Не удивляйся только. Я много полетал, не раз приходилось бывать за границей и мне есть, что сравнивать. И сравнения, надо сказать, не в нашу пользу. Всё у нас как-то зашорено, однообразно, вдвинуто в партийные рамки-ограничители типа туда – нельзя, сюда – нельзя. Та же цензура, что твою правду не пропустит. Можно только то, что говорит партия. Даже города наши однообразные и серые, как и наши магазины. За исключением нескольких показушных. Вот я имел возможность отовариваться в наших долбанных «Берёзках», где всё только за иностранную валюту. Там есть всё. Так сказать, островки капитализма в стране дефицита. И меня это всегда возмущало. А почему наш народ живёт не так? Почему ему нельзя в эти пресловутые «Берёзки»? А почему нельзя сделать, чтобы в стране всюду были такие магазины, как там у них? – кивнул он головой куда-то за окно. – Там в дурном сне никому не приснится открывать магазины, где всё бы продавали за рубли.
В долгих сидениях на островах мы не раз вели такие дебаты. И однозначно приходили к выводу: всё дело в нашей системе. Наше государство не в состоянии всё делать само: развивать туризм, производить всевозможные товары потребления, наконец, просто сыто и вкусно кормить народ и ещё многое. Его в полной мере хватает только на вооружение. Посмотри: самые крупные заводы в стране в любом городе военные. Только один завод на Урале в день выпускает шесть танков. В день! Работая в три смены без праздников и выходных. Зачем столько? Мы что, весь мир собрались завоёвывать? Страна превращается в какой-то военный лагерь и экономически живёт по законам военного времени.
А теперь вот и Афган добавился. С такой системой всё не успеть. Не хватит никакого государства. Отсюда и вечный дефицит почти на всё. А там у них, – снова кивнул за окно, – у государства об этом голова не болит. А магазины полны и никакого дефицита ни в чём. Нонсенс! А почему?
– Вероятно, работают лучше, – ответил я.
– Есть и это, но не настолько, – возразил Семёныч. – Народ там и снабжает и кормит сам себя – вот главное. А корень всего этого в частной собственности, которую запретили наши партийные бонзы раз и навсегда. Ведь Ленин, что бы о нём ни говорили, был не дурак, и понял после гражданской войны: без частной собственности страну быстро не вывести из коллапса, в который коммунисты её и загнали и они её рано или поздно потеряют. И ввёл так называемый НЭП,**** разрешив частную собственность в сфере услуг, мелкого производства и торговли. И страна стала быстро выбираться из дерьма. Народ без помощи государства стал снабжать сам себя. Только не мешай. Но Сталин потом всё это похерил, оставив, правда, потребсоюзы и мелкие кооперативы. Может, помнишь, были всякие ВОСы и ВОГи и прочие, состоящие в большинстве из инвалидов и женщин?
– Общества слепых, глухих? Конечно, помню. Они выпускали хоть и примитивную, но не дорогую всевозможную бытовую продукцию и одежду. И потребкооперацию помню. В их магазинах ассортимент был разнообразнее, чем в магазинах государственных. А потом они куда-то пропали.
– Их окончательно добил Хрущёв, превратив в государственные. И за несколько лет они развалились, добавив дефицит товаров и продуктов. Это были первые истоки предстоящего будущего развала государства.
Эти слова тогда в те годы были равносильны тому, что если бы сейчас, при температуре минус тридцать, в небе громыхнул гром и полил ливень.
– Семёныч, что-то я не понимаю, о каком развале ты говоришь?
– Молод ты ещё, дружище, – улыбнулся заслуженный штурман СССР, увидев на моём лице неприкрытое удивление. – Я что-то страшное говорю?
– Скорее, нечто невероятное, – промямлил я.
– Да нет, дружище. Государство, взявшее на себя тотальный контроль в стране от иголок до ниток и запретившее всё это делать народу, долго не может существовать. И если не изменит свою политику, будет обречено и развалится, как трухлявый пень. Когда это произойдёт, я не знаю. Возможно, и при нашей жизни. И эти тенденции всё виднее. Мир уходит вперёд, а мы, отгородившись железным занавесом, топчемся на месте из-за того, что родная партия не хочет дать экономическую свободу народу. Не политическую, заметь, а экономическую. Не хочет поступиться истлевшими и изжившими себя марксистско-ленинскими догмами, возведя их в политический ранг. И именно это и доканает нашу партию, а с ней и страну.
– Ничего себе, Семёныч, картиночку ты изобразил! Сто шестнадцать пополам***** ещё ведь совсем не отменили. Не боишься?
– Ну, если ты не заложишь, – улыбнулся он и потянулся к стакану. – Нарушим что ли традицию? Уж очень разговор, вижу, для тебя интересный. Это тоже, кивнул на тетрадь, – запишешь?
– Сам же говорил, писать нужно только правду.
– Ага, вот оно как, значит. Ну, валяй, пиши, – махнул он рукой, разливая спирт по стаканам. – Кстати, ты коммунист?
– Как ни отлынивал – заставили вступить. Лётчик и не коммунист в наше время редкость. Да и с переучиванием на другую технику проблемы. Как у нас говорил командир эскадрильи Буренин, и хрен бы с ней. Но вот ежемесячных 15-20 рублей партвзносов жалко.