На изгибе небес
Шрифт:
– Я имею в виду сутки, а не полярный день, – пояснил штурман. – Брюзгой ты становишься, Серёга. Стареешь. Сколько лет уже в Арктике летаешь?
– Да уж больше, чем ты.
– Ну, сколько, сколько?
– Не одну бочку спирта выпил, – нашёл достойный ответ второй пилот.
– Неужели? – ахнул Белоглазов. – А я-то, дурачок, думал, что стаж годами измеряется.
Кандыба, вслушиваясь в безобидную перепалку подчинённых, заинтересованно глянул на Жукова. Неужели правду сказал? И прикинул. Жуков в полярке больше десяти лет. И если за год выпивать по 50 литров спирта, то за 10 лет выходит несколько столитровых бочек. Серёга на 10 лет моложе его, Кандыбы. Вопрос: сколько же
– По количеству выпитого спирта мне уже давно на пенсию пора, – заявил Жуков.
– Гляди-ка, раскатал губки, – осадил его штурман, не отрываясь от компаса, – десять лет халявный спирт пил, а теперь и пенсию ему подавай. А халяву, между прочим, отрабатывать надо.
– Не только спирт, но и закуска халявная тоже.
Сказав это, Жуков нисколько не покривил душой. На севере, где нет другого транспорта, самолётами перевозили всё, в том числе спирт и продукты. Вот и сейчас у них на борту были четыре бочки спирта и продукты, каких на материке днём с огнём не найти. Авиацию тут уважают, без неё – никуда. И потому благодарные заказчики, не скупясь, отливали экипажу спирт канистрами, ну и без закуски не оставляли. А списать в Арктике всё это проще простого. Нет ни одной полярной станции и зимовки, где бы самым невероятным образом не пропадали бочки со спиртом. То они проваливались в трещины, которые почему-то образовывались и проходили всегда через склад с продуктами, то выброску с самолёта (когда нельзя сесть) произвели неточно (всё находили, кроме спирта), а то и просто списывали на расшалившихся белых медведей. Как сказал один из руководителей одной из станций, если бы спирт действительно оказывался в воде, то в океане была бы уже не вода, а водка.
А потому у каждого уважающего себя авиатора дома всегда была канистра со спиртом, пополняемая по мере убывания. Также было и с продуктами. Вот и сегодня, когда сядут на СП, бортмеханик Ерёмкин заботливо отсосёт через шланг из бочки в заранее приготовленную канистру.
Наконец спорщики закончили выяснять, у кого больше стаж, и разговор иссяк. Кандыба взглянул на часы. Судя по времени, прошли половину маршрута.
– Вадим, прикинь время прибытия, – распорядился он. – А ты, Слава, запроси, включён ли привод?
– Уже запрашивал, включат через сорок минут, когда войдём в зону захвата.
– На точку выйдем через два часа тридцать минут, – сказал штурман, – ошибка – плюс-минус две минуты.
Командир удовлетворённо кивнул, привычно окинул взглядом приборы и, откинувшись на спинку сиденья, снова уставился скользящим взглядом в бесконечную белизну за бортом. В полярку он пришёл из ВВС несколько лет назад и ещё не устал восторгаться этим белым чарующим безмолвием.
Все члены экипажа имели стаж полётов в Арктике больше его и, видимо, потому давно перестали смотреть за борт, будучи абсолютно уверены, что ничего интересного там нет, и не может быть. Ну а восторгаться северной природой (тоже нашли природу!) их давно отучила суровая полярная действительность.
Собственно и Кандыбу, который всю войну пролетал в дальней авиации, мало, чем можно было удивить. Ему не раз приходилось летать в глубокий тыл врага, не раз гореть в подбитом самолёте и прыгать с парашютом, когда полёт становился невозможен. Но ему везло, он всегда дотягивал до линии фронта. Те, кого сбивали над целью, домой уже не возвращались. Многое уже стирается в памяти, но первый свой боевой полёт на Берлин он не забудет никогда.
Было это в 1941 году. В тихий августовский вечер на заходе солнца самолёты их полка, которые ещё оставались боеспособными, один за другим взлетели и взяли курс на запад. Предстояло нанести бомбовый удар по столице третьего рейха. Их не сопровождали истребители прикрытия, которых просто не было, сгорели в первые часы войны на земле. Поэтому, чтобы избежать встреч с вражескими истребителями, намеренно шли в облаках.
Предстояло преодолеть две тысячи километров. И всё в облаках, ночью, вне видимости земли без каких-либо трассовых приводов. Задача в то время не простая. В тот памятный полёт его экипаж ушёл на старом тихоходном самолёте, другие летели на более скоростных машинах.
Конечно, эти полёты вряд ли могли причинить немцам военный урон. Скорее имели психологическое значение. В то время, когда фашистские полчища стояли под Смоленском, надо было показать, что авиация русских жива.
И показали. Их налёта никто не ожидал. Ни один истребитель не поднялся им на перехват. В Берлине не соблюдали даже светомаскировку. Даже расчёты ПВО и те не сразу открыли огонь. Их тихоходная машина вышла на цель последней, когда все уже отбомбились. Очухавшись от первого потрясения, ПВО открыла шквальный огонь. Но все снаряды почему-то разрывались впереди самолёта. Это их и спасло. Потом поняли: немецкие зенитчики брали большое упреждение на скорость. Им и в голову не пришло, что такой старый и тихоходный драндулет мог долететь до Берлина и буквально зависнуть над городом. Они видели, как квартал за кварталом гасли огни. Беспечные берлинцы вспомнили о светомаскировке.
Благодаря малой скорости они и остались невредимы. Сбросив бомбы, без особых приключений вернулись обратно. Приземлившись, узнали, что вернулись не все. Переполох они наделали в Европе большой, и Сталин распорядился присвоить всем участникам этой операции звания героев. Так им стал в свои двадцать семь лет и Кандыба. За войну было много полётов и более сложных, но за них так уже не награждали.
– Командир! – услышал он словно откуда-то издалека. – Семёныч! Кушать подано. О чём задумался?
– Так, былое вспомнилось, – выпрямился он в кресле, принимая поднос с пищей.
– Знаем мы твоё былое. Всё военные годы в памяти перетряхиваешь, как старое барахло в сундуке. Забыть её пора, войну-то. Я вот давно уже забыл, – растягивая гласные, словно ребёнку выговаривал бортмеханик.
– Врёшь ты, Ерёмкин, – усомнился Кандыба, – такое не забывается.
Все дружно принялись за трапезу.
– Эх, под такой бы закусь! – вздохнул Серёга Жуков, запихивая в рот кусок говядины.
– В салоне четыре бочки стоят, – услужливо напомнил Ерёмкин, – можешь даже выкупаться.
– Но, но! – постучал по подлокотнику командир. – Садиться скоро.
– А как насчёт обратного пути? – не выдержал радист. – Чтобы дорога короче казалась.
– Видно будет, – неуверенно проговорил Кандыба.
– А тебе, Слава, нельзя, точки с тире путать будешь, – прошамкал механик, давясь говядиной.
– Да? – взвился тот. – А им можно? – ткнул вилкой в сторону пилотов.
– Нам-то как раз можно, – пояснил Жуков, – у нас вот он, автопилот, всегда трезвый.
Корецкий едва не подавился.
– Сажать самолёт тоже автопилот будет?
– Зачем же, сами посадим. За семь часов всё выветрится. Кстати, Женечка, не забудь по прилёту наполнить канистру. Головой отвечаешь.
– Вихри враждебные веют над нами! – воскликнул Ерёмкин. – Как чуть что – голову мою вспоминают. Всем нужна моя голова.
– Нам не голова твоя нужна, а полная канистра.
– Ну, хватит трепаться, – подал голос Кандыба, отряхивая крошки с колен. – Час лёту осталось. Все по местам!