На излете, или В брызгах космической струи
Шрифт:
– Батя, я в Москве буду жить. Там теперь моя семья. Вот оформлю документы и поеду, – невольно сообщил о своих планах. За столом наступила гнетущая тишина.
– А ты с нами посоветовался, прежде чем принимать такое решение? – тут же взорвалась мама.
– Мама, ты меня удивляешь. Вы сами определили меня в военное училище. Оттуда, тоже меня не спросив, направили служить в Казахстан. Если бы остался в армии, все время службы прожил бы в Ленинске. Таких там полно, кто еще с основания города живет. И лишь лет в сорок пять вырвался бы оттуда. Да еще неизвестно, где бы мне предоставили жилье. Одному подполковнику, нашему земляку, обещают квартиру аж в Чирчике. А он уже эту Азию на дух не
– Ты бы все равно в Харьков приехал, как сейчас, – продолжила гнуть свою линию мама.
– Я не знаю, что с нами будет через семнадцать лет. Да мне это уже не интересно. Я уволен из армии, и сейчас никто. Фактически на нулевой отметке, как у нас говорили в части. Самое время подумать, как жить дальше. Вот я и думаю. В Москве масса предприятий по моему профилю, а в Харькове – всего одно, и то не по моей специальности. Да и моя семья живет в Москве.
– Работать можно, где угодно, – все еще пыталась спорить мать. Отец же, похоже, все понял и теперь сидел, нахмурившись и не ввязываясь в разговор, – А эта твоя семья еще неизвестно, примет ли тебя на свою жилплощадь. Тебе не стыдно примаком быть? Ты еще не знаешь, что такое с тещами и свекровями жить, – продолжала она агитировать и запугивать.
– Мама, я не хочу работать, где угодно. Мне хочется работать в конструкторском бюро. Мне нравится именно такая работа. В Москве уже договорился обо всем. Меня берут старшим инженером в наше Центральное конструкторское бюро. Можно сказать, по блату, потому что знают много лет по работе. Был я и в институте радиоэлектроники. Там готовы принять сразу на четвертый курс на вечернее отделение. Ну а про все остальное и говорить не хочется. Не примут на жилплощадь, буду думать, что делать. Знаю только, будет работа, будет и жилье.
– Ладно, давайте завтракать, а то все стынет, – прервал наш спор отец. Я облегченно вздохнул. Первое сражение, похоже, выиграл. Но, увы, вряд ли оно последнее, и сколько их еще предстоит, пока буду “отдыхать” в Харькове, не знаю. Но, думаю, немало. Мама у нас человек упорный.
После завтрака решил съездить на старую квартиру. Там прошли мои детство и юность. Там осталось все из прежней жизни. А здесь – как в гостях. Лишь изредка на глаза попадется то один, то другой предмет, напоминающий о прошлом. Даже мебель и та другая. Ею мама уже похвалилась еще в день приезда. На нее, оказывается, копили деньги, которые им высылал. Года три назад записались в очередь, а она до сих пор не подошла. Все решилось проще – у отца впервые в его долгой жизни появился “блат” в мебельном магазине. Оказалось, грузчиком там работает его бывший сослуживец по лагерю военнопленных. Он-то и организовал отцу контакт с мебельными спекулянтами, а потом сам отобрал мебель прямо на складе и доставил на новую квартиру.
Едва заявил о своем желании, тут же захотели ехать все, включая Тамару с младенцем. Ехать таким табором совсем не хотелось, но выбора не было.
И вот мы уже громыхаем ступенями открытой железной лестницы, ведущей на второй этаж родного дома. Я не был здесь целых два года. На веранде тепло встретила наша соседка тетя Дуся – интеллигентная женщина, бывшая балерина. Сколько ее помню, она нигде не работала. Нас это удивляло, потому что детей у нее не было, и ей не за кем было ухаживать. Однажды она пригласила меня с братом в свою комнату и угостила пирожными. Ничего подобного мы еще не пробовали. Но больше, чем пирожные, удивили развешанные по стенам комнаты старые театральные афиши. На некоторых была изображена молодая тетя Дуся в балетной пачке. Тогда-то мы поняли, кем в молодости была наша соседка. Тогда же узнали, что балерины очень рано выходят на пенсию.
Пока мама
Помню, как троица наших давних “врагов” во главе с Толиком по кличке Фриц загнала нас с братом сюда – на эту веранду. Не решаясь преследовать на пороге квартиры, ребята стали бросать камни. Они не долетали и лишь грохотали по железной лестнице, а мы в ответ дразнили Фрица и смеялись над ним. Он и его друзья уже пошли в первый класс, а мы с братом нет. И нам было весело оттого, что такой большой не может добросить камень до второго этажа. У меня это давно получалось. Его товарищи уже отошли от лестницы, а Фриц все не унимался.
И вдруг увидел, что кусок кирпича не отскочил от железа, а, скользя вдоль ступени, на мгновение задержался на лестнице. Недолго думая, остановил ту четвертушку ногой. Теперь я был вооружен. Фриц это понял и отбежал подальше от лестницы. Но, я уже метнул свой снаряд. Как в замедленных кадрах кинохроники и сейчас вижу тот красный камень, который, отскочив от асфальта, какими-то замысловатыми прыжками приближается к противнику. Он же, оторопев от ужаса, смотрит на скачущий к нему увесистый предмет и не может сдвинуться с места. Наконец, камень с силой ударяет его прямо в щиколотку. Фриц приседает от боли и оглашает двор громким ревом. Нам его не жалко – получил по заслугам. Мы торжествуем победу.
После того случая он нас больше не обижал, признав наше право считать двор своим. И вот мы стоим втроем на этом же месте веранды и во весь голос распеваем странную песню. Я запомнил только припев.
Ице русин прахом пидэ,
Кегда захоцемо!
Откуда она взялась, та песня, не знаю. Я почти не понимал ее смысла, потому что она на незнакомом языке. Неожиданно у крыльца остановилась хорошо одетая дама.
– Мальчики, – обратилась она к нам, – Вы хоть понимаете, что поете?
– А як же, – ответил ей по-украински.
– Та вы що, ляхи скажэнни? – спросила она, – Йды-но сюды, хлопче, – так и не дождавшись нашего ответа, обратилась она ко мне. Мы спустились к ней втроем. А она очень внимательно вглядывалась то в меня, то в Толика Фрица. Мы не знали, что подумать.
– Я живу вон в том доме. Пойдемте ко мне, мальчики. Я вас чаем с конфетами угощу. Заодно познакомимся, – неожиданно предложила она.
Взрослая тетя захотела с нами познакомиться. Это было удивительно. Кто же откажется от чая с конфетами осенью пятьдесят первого года, когда и хлеб был не всегда. Но, что ей от нас надо? Посовещавшись, все-таки согласились, а Сашку оставили на веранде. Пусть видит, куда пойдем. Конечно же, конфет ему ообещали принести.
И вот мы оказались в просторной, почти пустой и очень светлой комнате. Свет шел не только из огромных окон, но и откуда-то сверху. Посреди помещения стояло странное сооружение. А когда женщина сняла с него покрывало, увидели гигантскую картину. На ней был изображен товарищ Сталин. Он сидел за большим письменным столом, а вокруг него в разных позах расположились дети. Некоторые уже выглядели, как живые, а другие были еще только намечены углем. Пока разглядывали картину, женщина принесла чай и коробку шоколадных конфет. Таких мы еще не видели. В лагере меня угощали шоколадом, но он был в плитках. Уже здесь мама иногда покупала нам конфеты-подушечки. А это было нечто особенное. Я скромно взял две конфетки – для себя и для Сашки. Толик, глядя на меня, тоже взял две. Но оказалось, они быстро тают в руках. Женщина рассмеялась.