На излёте, или В брызгах космической струи

Зарецкий Анатолий

За час привел в порядок могилку и заказал рабочим окраску оградки.

“Что еще я могу сделать для тебя, любимая? Как жаль, что это уже ничего не изменит в опустевшей без тебя Вселенной. Я не смог сделать для тебя самого главного – спасти от неминуемой смерти. А все остальное – бессмыслица. Оно лишь пустяк для тщетного успокоения твоих родных и близких, которые еще помнят тебя. Ты где-то здесь, любимая, совсем близко от меня, но как далеки мы теперь друг от друга. Как бы хотелось, чтобы хоть на миг исчезла страшная бездна, разделившая нас. Чтобы смог протянуть руку и снова ощутить тепло и нежность твоей руки, как тогда, когда часами сидел у постели, любуясь красотой, которую так и не смогла победить болезнь, но которую безжалостно уничтожила смерть. Но я помню твое цветение, мой самый яркий и неповторимый цветочек. Я помню тебя совсем маленькой хорошенькой девочкой, одетой в хлам с чужого плеча. Помню наши детские игры, и как я защищал тебя – свою младшую сестренку. Помню тебя маленькой мамой твоей двухлетней сестры. Помню, как мы вместе ухаживали за нашими малышами и играли с ними. Помню, как ты поразила своим блестящим выступлением на соревнованиях, а я понял, что люблю тебя, и буду сражаться за твою любовь хоть со всем миром. Помню нашу весну, когда впервые заглянул в твои глаза и утонул в них навсегда. Помню наши дни счастья, когда мы любили друг друга так искренне и так чисто, как бывает лишь, когда любовь взаимна. Помню решимость и одновременно слезы в твоих глазах, когда мы расставались на долгие годы, а я ничего не мог понять, что произошло, и почему ты так внезапно переменилась ко мне. Помню день нашей встречи через столько лет разлуки, искалечившей наши судьбы. Как же прекрасна ты была, любимая! Помню вечер, когда ты приняла мое предложение и стала моей невестой. Помню месяцы, проведенные у твоей постели, когда ты безнадежно болела, не жалуясь на судьбу. Помню наш последний разговор накануне твоей смерти. Ничто не подсказало тогда, что вижу тебя живой в последний раз. Ты простилась со мной без слез, с улыбкой, словно мы расставались ненадолго. Помню все наши разговоры в детстве и в юности, и в последний год твоей такой коротенькой жизни. Я помню все, любимая, и никогда не забуду ничего из того, что было связано с тобой. Потому что не было ничего ярче и светлей в моей жизни, чем наша с тобой дружба и наша большая любовь навсегда”, – мысленно говорил любимой, а, по сути, самому себе.

И снова заморосил затяжной осенний дождик, а я стоял и стоял у могилы моей любимой Людочки, ясно осознавая, что эта могила – самое дорогое, что оставляю в родном городе, который теряю окончательно и бесповоротно.

Я вдруг припомнил точно такой же день поздней осени семилетней давности. Точно так же над городом плыли низкие серые тучи. Изредка сквозь редкие просветы пыталось пробиться солнышко. Листопад уже почти прошел, и деревья стояли скучные, голые. Я ненадолго отошел от постели уснувшей Людочки и смотрел из ее окошка, пытаясь представить ощущения любимой, когда совсем недавно она, как и я, грустила в одиночестве и смотрела на это небо, на эти деревья, на окна домов напротив, где жили чужие незнакомые люди.

– Толик, – вдруг услышал голос любимой и обернулся. Людочка уже проснулась и теперь смотрела на меня и улыбалась своей чудесной улыбкой. Я тут же бросился к ней, сел у ее постели и взял ее руку, протянутую мне, – Я уже минут десять за тобой наблюдаю. Чем ты так увлекся?

– Людочка, ты уже проснулась, а я не заметил, – виновато улыбнулся в ответ, – Изучаю вид из твоего окошка.

– Ну и как? – тут же потускнев, спросила Людочка. Я же в ответ лишь неопределенно пожал плечами, – Да, Толик. Я сюда попала, как в чужой город. До сих пор не привыкла. Там у нас все было родное, знакомое. Там хоть изредка, но могла увидеть тебя. А здесь. Я смотрела на незнакомых людей, и мне становилось грустно и одиноко. Особенно в такую погоду. Не люблю осень. Даже зима лучше.

Людочка замолчала, и я удивленно молчал. Не удержавшись, все же спросил:

– Людочка, а разве ты хотела меня видеть? Мне показалось, ты избегала наших встреч, даже случайных.

– Толик, какие же мы с тобой дураки. Почему ты не прислал мне хоть одно стихотворение еще тогда? И не было бы этих тоскливых лет, – косвенно ответила любимая на мой вопрос, который не давал мне покоя все долгие годы нашей нелепой разлуки, – Толик, а как ты сочиняешь стихи?

– Людочка, не знаю. Они возникают сами по себе. Иногда почти мгновенно, иногда мучительно долго. Сначала возникает смутная мысль. Она тревожит, или забавляет – неважно, но захватывает полностью. Иногда ни о чем другом даже думать невозможно. Мысль оформляется в слова, в набор слов. Возникает ключевая фраза. Она становится все точней и точней. Начинает звенеть, будоражить, нравиться. Потом появляются другие фразы. Появляется ритм, плетутся рифмы. А потом, как озарение – внезапно рождается куплет, за ним другой. Иногда их меняешь местами. Чего-то не хватает, но есть основа. А потом – поток строк, вереница куплетов. И можно выбрать, с чего начать и чем окончить. Иногда что-то записываю, а чаще забываю. Но, всегда помню ключевую фразу. Вспоминая ее, можно сочинить много стихов.

– Да-а-а. Непросто. Толик, а ты можешь прямо сейчас сочинить стихотворение, в котором просто расскажешь о твоих ощущениях осени?

– Людочка, я не знаю, получится ли прямо так, сходу. Никогда не сочинял по просьбе. Но, для тебя попробую, – ответил любимой, и сердце тут же забилось в ускоренном ритме. “Людочкин экзамен”, – подумал я. В юности она любила меня экзаменовать. “А ты донырнешь до средины реки?” – вдруг спрашивала на пляже. И я, выбиваясь из сил и почти задохнувшись, выныривал на средине. Нырял я лучше, чем плавал, да и река тогда, до строительства плотины, была намного уже, чем стала потом.

А сейчас – за дело. Людочкин экзамен я обязан сдать с первой попытки. Только что смотрел на низко нависшие тучи, на едва пробивающееся сквозь них солнце. Правда, эту осень я воспринимал радостно, потому что именно она вернула любовь моей Людочки через долгих пять с половиной лет нашей духовной разлуки. Но сейчас любимая болела, и это не давало радоваться в полную силу. И Людочка грустила по той же причине. Я чувствовал, что временами на нас обоих будто бы наваливается неодолимая тоска, словно эти свинцовые тучи. Я сосредоточился на этом образе, и мгновенно возникла ключевая фраза.

– Людочка! – вскрикнул так, что Людочка вздрогнула от неожиданности, и испуганно посмотрела на меня, – Есть ключевая фраза. Слушай. “Морем тоски наливается небо – серое небо свинцовых раздумий”. Ну, как?

– Толик, здорово! Я тоже думаю, но у меня пока так ничего и не вышло. А ты за пять минут сочинил.

– Да еще ничего не сочинил. Это лишь начало, или конец. Еще не знаю, – ответил ей, и минуты через три выдал очередную фразу, – Людочка, послушай. “Выглянет солнце и скроется снова, с осени взглядом столкнувшись суровым”. Ну, как?

– Да-а-а. Похоже, мне с тобой посоревноваться не удастся. Я все повторяю твою ключевую фразу, а у самой так ничего и не выходит.

– Выйдет, – успокоил любимую.

Оказывается, она захотела посоревноваться со мной. Она всегда любила со мной соревноваться, особенно в беге. Она бегала хорошо. Я тогда еще не очень, но выносливости хватало. И мы часто бегали с ней по улицам, взявшись за руки. Как же давно это было.

– Людочка, слушай, – отвлек любимую от ее сочинительства еще минут через пять, – “Смотрит печаль на свое отражение в зелени вод потемневшего озера”. Ну, как?

– А я помню то озеро, – вдруг обрадовалась Людочка, – Я угадала? – улыбнулась она.

– Угадала, – подтвердил я. Мы ездили туда когда-то на электричке. Я уже давно знал то зеленоватое от тины, но очень чистое озеро в небольшом лесочке. И когда Людочка и ее подружка Ирочка отказались купаться в нашей грязной речке, предложил им съездить на озеро всей нашей компанией. Это было совсем недалеко. Оказывается, она его помнила, хотя мы и были там всего один раз.

Я поколдовал еще минут пятнадцать над текстом и прочел Людочке только что сочиненное стихотворение ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ:

В поле стогов

Потемнела солома,

Рыжая грязь

На разбитых дорогах.

Выглянет солнце

И скроется снова,

С осени взглядом

Столкнувшись суровым.

Морем тоски

Наливается небо,

Серое небо

Свинцовых раздумий.

Вымерло все.

Лишь гонимые ветром,

Туч косяки

Проплывают угрюмо.

Смотрит печаль

На свое отражение

В зелени вод

Потемневшего озера.