На качелях между холмами
Шрифт:
— Конечно, познакомлю, — отвечаю.
— Слушай, а давай ему подарок сделаем, — предложила Маша. — Все-таки у человека день рождения.
— Но ведь он уже прошел, — возразил я, хотя идея мне понравилась.
— Ну и что? — Машка смешно сделала губы трубочкой. — Это заранее нельзя подарки дарить, а после — можно, знаешь, как говорят, лучше поздно, чем никогда.
Еще одна Лилия Степановна — «поговорщица». Я согласился, и мы стали думать, какой же подарок сделать старику. Задача оказалась не из легких. Вот вы как думаете, что можно подарить мужчине на шестьдесят лет? Только
— Нужно подумать, — говорит Маша. — Нужно хорошенько подумать.
Неожиданно я положил свою руку на руку Марии. Рука ее дернулась, но осталась на месте.
— Не надо, Миша, — тихо произнесла Мария. — Мама может увидеть.
Я тут же повиновался и убрал руку. Но сделал это с большим трудом. Мне хотелось поближе подсесть к Маше, прижаться к ней. Потрогать родинку.
— Тебе нравится на качелях кататься? — спросил я.
— Очень, — говорит Маша. — Но на таких, знаешь, которые летают… На больших.
— Ну да, я их и имел в виду, — улыбнулся я и, похлопав по сиденью, добавил: — Это разве качели? Так, табуретка мягкая.
— Миш, а ты любишь стихи? — неожиданно спросила Мария.
— Смотря какие.
— Ты умеешь хранить тайны?
— Умею, конечно, — говорю.
— Хочешь, я открою тебе свой секрет? — спросила Маша и, не дожидаясь ответа, тут же продолжила: — Я пишу стихи. Но об этом никто не знает.
— А я?
— Ну да, теперь и ты знаешь. Хочешь, я тебе кое-что прочитаю?
— Конечно, хочу, — говорю, а сам думаю: интересно, про любовь будет?
— Ну, тогда слушай. Только пообещай, если не понравятся, скажешь честно. Хорошо?
— Заметано, — пообещал я.
— Про качели, — улыбнулась Маша и тихо стала читать:
Взлетают качели птицей, Но тут же — камнем назад, Вот так же душа стремится, То в рай, то в зловещий ад, То в небо, то вниз стрелою, То в пламя, то снова в лед. Не знаю, что будет со мною, Когда моя песня умрет.Я не сразу нашелся, что сказать. По правде говоря, у меня по телу пробежали мурашки. Ничего глупее я в тот момент не мог спросить, чем:
— Это ты сочинила?
— Ну да, — опустила глаза Мария. — Понравилось?
— Очень, — говорю. И я не соврал. Стихи действительно мне понравились. Тут же вспомнил холмы. Та же песня, тот же мотив. Жизнь — холмы… Но жизнь — еще и качели.
Смерть это только равнины…
— Правда? — спросила для верности Маша, но это, как я понял, так, для того чтобы еще свое ухо понежить.
— Ну, конечно, правда, Маша, — говорю. — Мы же договорились. Красивое стихотворение. А еще есть?
— Есть, но в следующий раз.
— А сейчас что? Что сейчас-то мешает?
— Ничего не мешает, но я не помню их наизусть. А это самое любимое. Ты знаешь, Миша, я хочу писать стихи, как Анна Ахматова или Марина Цветаева. Ты читал их стихи?
— Ну, так, кое-чего, — честно признался я. Ну а зачем кочевряжиться, строить из себя знатока поэзии. — Я больше прозу люблю…
— Почитай, ты обалдеешь, как они красиво пишут…
— …Булгакова, Набокова…
— …это не просто стихи, это, понимаешь…
— …фантастику, приключения…
— …это музыка, которую можно слушать и день и ночь…
Я умолк. Понял, что Машка не слышит меня. Она еще долго говорила о поэзии, музыке, красоте. Но я тоже ее не слышал. Смотрел на нее, и мне вдруг дико захотелось поцеловать ее в родинку. Но нельзя — мама же увидит. Или обе мамы увидят. Разговоров потом не оберешься. Заметив, что Маша потихонечку спускается с небес и вот уже прикасается своей ножкой к земле, я спросил:
— Слушай, Маш, а чего мы тут сидим сиднем? Пошли, погуляем по поселку, что ли.
Мария согласилась. Мы ушли далеко в лес. Туда, где не было мам. Там такие высоченные деревья, что через них даже Бог ничего не увидит.
Глава 16
Допрыгалась, дурочка. Это я о Лильке. Хотя мне было ее очень жалко. Это я так, любя говорю. Она приехала вечером на электричке. Вся в слезах и соплях. Как оказалось, они поссорились с Игорем. По ее мнению, Игорь ее не так сильно теперь любит, и плюс ко всему Лилька застукала его в машине с какой-то отвратительной девицей. Как вы понимаете, девицу я ту не видел, поэтому говорю со слов сестры. А я ей верю. Игорь пояснил Лильке, что просто подвез какую-то девушку, дочь какого-то большого командира из их штаба, якобы тот попросил его подвезти, но сестричку это объяснение не устроило. У Лильки теперь сразу три советчицы — бабушка, мама и тетя Галя.
Если бы отец был дома, он наверняка тоже участвовал бы в разборе полетов, но папа еще днем уехал в командировку и должен был вернуться только дня через три-четыре. Женщины закрылись на кухне и часа два никого туда не пускали. Дед пару раз пытался прорваться, но у него ничего не вышло. Оба раза бабушка выставляла его за дверь со словами: не помрете, здоровее будете, ужинать вредно. Честно говоря, я бы тоже чего-нибудь проглотил, но ради будущего семейного счастья своей сестры готов был терпеть лишения. Мы с Машкой нашли выход. Сходили в магазин и купили три мороженых. Я помнил, что деду нельзя есть сладкое, но как он сам сказал, в исключительных случаях можно. Вы знаете, полегчало. Так что запомните, если сильно хочется кушать, а еды нет, покупайте мороженое. Достаточно одной порции — и до утра доживете.
Качели для нас с Машкой превратились в дискуссионный клуб.
— Дуреха, — говорю я о Лильке, — приревновала своего Игорька к какой-то девке.
— Почему сразу дуреха, — фыркнула Машка. — Она же его любит, наверное. Вот и ревнует. Кто любит, тот всегда ревнует.
— Знаю, — сказал я, показывая свою осведомленность. — Не раз слышал, как предки на эту тему общались.
— Миша, — нахмурилась Маша, — как ты так можешь?
— Чего еще? — не понял я.
— Что за слово «предки»? Разве так можно о родителях?