На карте не значится
Шрифт:
– Алло!.. Алло!.. Коммутатор?.. Говорит Реттгер! Что?! Дайте мне караульное помещение казарм! Что?! Я приказываю!.. Да ты что там, не понимаешь, с кем разговариваешь?!! Что?!! Ах, мерзавец!!! Я сейчас же прикажу тебя арестовать!!!
Борщенко быстро шепнул несколько слов Силантьеву, и тот с автоматом на изготовку ближе подошел к полковнику.
Реттгер, все более распаляясь, изрыгал в телефон угрозы расстрелять всех работников коммутатора и, слушая в ответ издевательские подковырки и откровенный смех, в ярости с лязгом бросул трубку обратно на рычаг и ухватился за другой, красный аппарат тревоги.
Но в трубку этого телефона он опять услышал тот же насмешливый голос…
Борщенко холодно сказал:
– Хватит, полковник. Сядьте!
Пораженный дерзостью Бугрова, Реттгер озадаченно вытаращил глаза и, остывая и настораживаясь, оглянулся по сторонам. В двух шагах от него, с автоматом на изготовку, стоял рослый Силантьев.
При виде незнакомого автоматчика в глазах у полковника забегали тревожные огоньки. Он перевел глаза на Борщенко.
– Что это значит, Бугров? И где майор?
– Майор Клюгхейтер взят в плен и сейчас находится под стражей!
– спокойно сказал Борщенко.
– В какой плен?.. Кем?.. Что за бред! Где же нахожусь я?
– А вы, полковник, попросту говоря, находитесь сейчас в руках восставших узников вашего проклятого лагеря смерти.
– Кто же ты, Бугров?
– все еще не веря своим ушам, спросил ошеломленный Реттгер.
– Я не Бугров, полковник! Я советский моряк. Борщенко, если это вас интересует, - невозмутимо продолжал Борщенко. Кроме того, еще и член комитета, руководящего восстанием.
Реттгер сжался, точно от удара и, озираясь по сторонам, вскочил с кресла, готовый к борьбе.
– Сидеть!
– грозно крикнул Борщенко.
Реттгер молча сел, продолжая исподлобья осматриваться.
– Во избежание неожиданностей, поднимите руки, полковник! Придется вас обыскать.
Реттгер поднял руки. Силантьев содрал с круглого столика салфетку и быстро вывернул на нее все содержимое карманов полковника.
– Где же ваше оружие, полковник?
– Как видишь, я безоружный.
– Да, это странно,- удивился Борщенко. Он извлек из вещей, найденных у Реттгера, ключи от сейфа и стола.
– Тебе важное поручение, Силантьев! Покончим с полковником - отправишься с автоматчиками в его управление и все содержимое сейфа и письменного стола выгрузи и увяжи. Все до единой бумажки! И, вместе с картотекой, на машине доставь немедленно в штаб.
– Есть, товарищ Борщенко!
Думая о своем, Реттгер вдруг ударил кулаком по столу: amp;apos;
– Это все Шакун! Продажная собака! Расстреляю!
– Этого предателя расстреляем мы, полковник, как только поймаем. К сожалению, он убежал. А вас мы расстреляем раньше.
– Вы что, мне угрожаете?
– Реттгер грозно посмотрел на Борщенко.
– Вся ваша затея с восстанием через несколько часов обернется по-иному. И моя расправа с вами будет беспощадная! Предупреждаю! Будете валяться у моих ног и просить милости!..
Наглость Реттгера удивила Борщенко.
– Не знал я, что вы такой твердолобый, полковник! Учтите: нами захвачены арсенал и гавань. И здесь мы находимся не случайно. Комендатура и казарма - в наших руках. А сейчас уже заняты и ваше управление, и каземат. Все коммуникации острова перерезаны. Центр и гавань для эсэсовских команд уже недоступны! Вообще Спасение для ваших отрядов теперь только в том, чтобы прятаться от нас в ущельях. Ясно вам теперь положение?
Реттгер побледнел, однако продолжал также угрожающе:
– Даже это не спасет вас от нашей расправы, от нашей руки! И единственная возможность для тебя, Бугров, избежать страшной смерти - это слушаться сейчас моих приказов.
Наливаясь тихой яростью, Борщенко сказал:
– Чтобы вам было ясно все до конца, сообщу вам, полковник, что радиостанция нами выведена из строя! Так что не рассчитывайте на помощь извне!.. Порвана здесь ваша черная сеть истребления! Порвана навсегда!
Глаза Реттгера засверкали. Все более меняясь в лице, он оглянулся и неожиданно прыгнул на Силантьева, ухватившись за его автомат. Силантьев резко отбросил Реттгера, и тот кинулся к двери. Здесь эсэсовца перехватил Борщенко и, сдерживая кипевшую ярость, тряхнул его за шиворот и сунул в кресло, придавив к сидению.
Реттгер не издал ни звука и тяжело дышал. Он был красный. Глаза сверкали не только злобой, но и страхом, который начал, наконец, наполнять все его существо.
– Вот что, полковник, предупреждаю!
– резко сказал Борщенко.
– Если с вашей стороны будет еще хоть малейшая попытка сопротивляться, мы вас скрутим веревками! Понятно?
Реттгер продолжал молчать, в бессилии озираясь, как хищник, попавший в ловушку.
– У вас есть единственная возможность отсрочить конец своей поганой жизни!..
– жестко сказал Борщенко.
– Но вы должны принять одно условие - условие нашего комитета.
– Говорите ваше условие, - хрипло выдавил Реттгер.
– Я, возможно, приму его.
– В помещении радиостанции находится наш товарищ. Прикажите, чтобы эсэсовцы его не трогали. Пока он будет жить, ваша жизнь в безопасности. Если его там убьют, - вы будете немедленно казнены!
– Соедините меня с мысом. Я прикажу, чтобы его не трогали, - глухо сказал Реттгер.
ПАРХОМОВ УХОДИТ В ДАЛЬНЕЕ ПЛАВАНИЕ
В конторе гавани, где расположился штаб восставших, Смуров впервые близко рассмотрел главного палача лагеря истребления, штандартенфюрера Реттгера. Он уже не напоминал того наглого гестаповца, который еще вчера угрожал восставшим кровавой расправой. Сейчас он вздрагивал от каждого взгляда, какие бросали на него входившие в штаб люди.
– Так вот, полковник, - говорил ему Смуров.
– Вас надо было повесить. И мы сделали бы это, если бы против вашей жизни не стояла жизнь нашего товарища.
Борщенко, переводивший Реттгеру слова Смурова, добавил:
– А ваши эсэсовские команды, полковник, не подготовлены для честного прямого боя. Они смелы и кровожадны с безоружными. Здесь же они смогли действовать только из-за угла, то есть из ущелий, чтобы потом сразу же прятаться. Но сейчас и это прекратилось, после того как нами были перехвачены и полностью истреблены две полных ваших команды.