На картине
Шрифт:
ГББ презрительно морщатся на эту витрину, но директриса непреклонна. Все наши клиентки, орда крашеных блондинок на джипах, непобедимая армада толстогубых, как африканские божки, вечных девушек, все, вместе взятые, покупают не так много, как надо. А валяные зайцы и минералы — никогда не подведут.
Однажды я взяла в галерею Тасю, и та поделилась с Юлией Конурой, как ей хочется нормальную машину (у меня — ненормальная), айфон и одежду из бутика. Конура премило улыбалась, а потом заявила мне:
— Не представляешь, как тебе повезло! Сколько у ребенка желаний! Ярославе у меня так легко не угодить.
И царапнула ногтем по витрине, и войлочный заяц упал в обморок.
В зале появился Вась-Вась. До чего он рыжий и кудрявый — к такому нельзя привыкнуть.
— Ну, это не преступление, — опять укоряет меня Георгий Иванович. — Или вы подумали про Иуду?
Вась-Вась идет к нам замедленной походкой, какой ходят супергерои в американских фильмах.
— Какое преступление? — тревожно спрашивает он и даже хватается за кобуру.
— Да мы о своем, не переживайте, — смеется Весноватов. — Открывать пора?
Я ничего не успела, ничего!
Приехали журналисты, им пообещали, что будет сама Венецианян. Юлия Конура со своей Ярославой (она ее зовет “Ярослава у меня”. А про Россию говорит: “Эта страна”) властно отодвигают гостей и первыми входят в галерею. За ними идут остальные ГББ. Они похожи, как сестры, — удлиненные блондинки с раздутыми губами. Большая часть ГББ удачно развелись. Раньше было принято выгодно выходить замуж, а теперь — выгодно разводиться. Так, чтобы денег хватало и на губы, и на искусство. Искусство они постигают с помощью своей женской сущности — поправляют прически, глядя в отражения застекленных портретов.
Я приветливо встречаю ГББ и внезапно вспоминаю другой свой сон. Вокзал, поезд, вагоны с уютным желтым светом, хотя внутри, я знаю, ничего не поменялось со времен советской железнодорожной юности. Титан для кипятка, похожий на скульптуру Тэнгли, спящие старцы и Сусанны, рулеты из матрасов с начинкой из подушек, а также потная вареная курица в полиэтиленовом кульке. Я бегу к поезду, надо занять место, — и все бегут со мной, и ГББ, и Гера Борисовна, и Вась-Вась, и Жанусик, и мой муж Александр, и мама с Тасей за руку. Это такое счастье было — делать что-то вместе со всеми, а потом они успели занять места в поезде, а я — нет. Я стояла на перроне и смотрела, как проплывают мимо желтые, маслянистые от уюта окна, и плакала.
— Это был сон о смерти, — мягко говорит Весноватов. — У меня есть такая картина.
— Вы что, все мои сны нарисовали?
— Не только ваши.
Юлия Конура с разбегу впечатывает мне в щеку липкий поцелуй и так смотрит на Весноватова, словно его тоже надо поцеловать, но она в этом не окончательно уверена.
— Георгий Иванович, — сообщаю я. — Весноватов. Его работа висит рядом с “Анонимной бурей”. Ты сразу увидишь.
— Мам, ну сколько можно? — сердится юная Ярослава и ставит руки в боки, превращаясь в букву “Ф”. — Когда мы уже уйдем?
— Ярослава у меня устала, — Конура тянет девчонку за собой.
Мне нужно работать — развлекать гостей, помогать художникам. Я иду к Игорю Ивлеву, голос которого трещит в микрофоне, как полено в печке. Оплаченный шаман то ли уже камлает, то ли еще собирается.
— А вам я бы предложил почиститься с бубном, — говорит он мне в спину. Шаман молодой, симпатичный, но я его не вижу. В галерею зашел О.В.Н., и теперь я вижу только его.
В таком возрасте, как у меня, уже не влюбляются, но я не виновата. В О.В.Н. влюблены все, включая Тасю и мою маму, Кобуру и Геру Борисовну, и даже Игорь Ивлев начинает кокетничать, когда О.В.Н. пронзает взглядом очередную “Композицию № 16” (белые шарики на голубом фоне).
— “Манна небесная”, — угодливо поясняет Ивлев. А шаман нервно встряхивает бубном.
О.В.Н. всегда садится со мной рядом, и мне совсем не остается воздуха. Я начинаю думать такое, что бедный Весноватов испуганно прыгает в сторону. Потом краснеет, уходит, и я ему за это благодарна. О.В.Н. директор завода, меценат и коллекционер, но все это не имело бы значения, не будь он таким красивым. На его губы даже смотреть стыдно.
И он любит шептаться со мной, пока текут скучные речи, и в такие минуты я забываю, что он, по выражению Конуры, спит с “полгородом”.
О.В.Н. — манна небесная, его на всех хватит. Но я не хочу ее пробовать — выше и лучше, чем сейчас, не будет, я слишком взрослая, чтобы не понимать такие вещи. Тем более сейчас О.В.Н. не спешит садиться рядом — появляются дорогие гости, Венецианян со свитой — под предводительством моего бывшего мужа Александра. Он расширился, а еще потемнел, как плохая картина. А раньше был похож на хохочущего ангела.
Венецианян идет впереди всех, как положено, вместе со своей пейрафобией. Десять раз предупредила, что не будет выступать, — хотя мы и не просили.
Потемневший ангел подходит ко мне и смотрит обиженно, глаза в глаза. Но я вижу, у Александра есть козырь под крылом. Сейчас он швырнет его на стол:
— Помнишь “Мертвую музу” Копылова? Так вот, я вчера продал ее Анне Вазгеновне и готов купить Таське айфон, айпад, и что там еще у нее в списке?
Ай-ай-ай.
У Венецианян в руке — как икона у богомолки на крестном ходе — торчит упакованная картина.
“Где же ты, Весноватов?” — думаю я. И он тут же появляется.
— Туточки! Не волнуйтесь, сегодня я весь ваш.
— А завтра? — глупо спрашиваю я. Но Весноватов не отвечает, а снова комкает свою бороду и пытается засунуть ее в рот.
Александр брезгливо смотрит на художника и возвращается в стадо Венецианян.
Шаман берет с подноса бокал с шампанским и лихо выпивает его одним глотком.
Юлия Конура стоит перед картиной “Сон девушки” и так смотрит на нее, как я — на О.В.Н. Она так ощутимо хочет эту работу, что мне становится неловко. Нельзя видеть людей в такие моменты, — Конура, если честно, красавица, но сейчас, во взалкании, она выглядит как героиня триптиха Арчибальда Самойлова “Тигриный шабаш в деревне Колютково”.