На край света
Шрифт:
— Что это? Птица стала меньше! — с удивлением произнес Дмитрий Вятчанин.
— Она уж с человека!
— Не больше собаки, пожалуй!
— А скала-то какая махонькая стала! Что бревно!
Птица взлетела.
— Да это же глупыш! [81] — сообразил наконец Попов, словно пробужденный. — Глупыш! И ростом не больше любого глупыша.
— Уруй! Уруй! — радостно воскликнул Удима, видимо приписывая уменьшение размера птицы своим заклинаниям.
— Гляньте-ка, глупыш снова растет!
81
Глупыш — арктический буревестник.
Удалявшаяся птица быстро увеличивалась, делаясь все более неясной, неразличимой. Когда размах ее крыльев достиг нескольких десятков сажен, птица стала сливаться с туманной дымкой и наконец исчезла.
Глухой удар об обшивку коча заставил Попова глянуть через борт. Он увидел бревно, недавно казавшееся грозной скалою. Попов заметил на бревне следы топора.
— Поднять бревно!
Покрученики подняли находку баграми.
— Нос «Соболя»! — распознал обломок Вятчанин.
Попов видел, что это правда. Он узнал на конце бревна голову соболя, острую, ушастую, черноглазую. Он вспомнил, как при шитье кочей Игнатьев советовался с ним, как лучше вырезать соболя.
— Нос «Соболя», — повторил Попов, оглядывая ватагу.
Липуха еще летела непроницаемой массой, когда из выхода средней заборницы «Лисицы» показалась голова промышленного человека — Сергея Осколкова, и он прокричал:
— Течь в заборнице!
Кормщик «Лисицы» Борис Николаев, крупный мужчина с большими, слегка грустными глазами, спустился вниз. Там он попал в воду, доходившую до щиколотки.
— Где течь? — спросил он светившего фонарем Осколкова.
— Разве увидишь за ящиками да за мешками? Вишь ты, все завалено, — ответил Осколков.
— Никифор! Кирюшка! Сюда! Разберите кладь, найдите течь.
В носовой заборнице-поварне Николаев также обнаружил воду.
— Обшивка разошлась… — заключил Николаев, осматривая место течи.
— Мох повыбило, — сказал Осколков. — Нешто это конопатка? Надо бы паклю…
— Всем работать в средней заборнице, — приказал Николаев. — Четверым отливать воду. Вам — конопатить щели.
Наверху из десяти человек ватаги остался лишь рулевой.
В полутемной заборнице закипела работа. Деревянные ведра, перебрасываемые из рук в руки, мелькали то к выходу, то от него. Воду выплескивали на плотик. Кирилл, Никифор и Сергей стучали молотками по тупым долотам, заколачивая в щели просмоленный мох. Кадки с мохом на всякий случай стояли в каждой заборнице.
— Никишка, дай-ка молоток, — нетерпеливо проговорил Николаев, недовольно наблюдавший за работой. — Из тебя, братец ты мой, такой же плотник, как пыж из соленого огурца. Вот как надо заколачивать!
Обливаясь потом и постепенно переходя из одной заборницы в другую, мореходцы работали много часов, не думая об опасности. А коч тем временем, то качаясь с боку на бок, то ныряя, то взлетая на гребни волн, бежал по океану, потерянный, окруженный мглой.
Погодушка стихла и посветлело, когда Борис Николаев, потный и измученный, поднялся из заборницы на мостик. Напрасно он всматривался в даль: легкий туман, мара, и больше ничего.
Николаев давно оставил семью в Якутском остроге. Он тосковал по жене и по любимой дочери. Стоя на мостике коча, Николаев думал о них: «Что-то делает женка? Сейчас утро… Должно быть, по воду пошла… А дочурка Аленушка? Проснулась, верно; глазенки протирает… Увижу ли я вас снова? Но что это? Коч как будто?»
— «Рыбий зуб»! — вскричал Осколков.
— Какой «Рыбий зуб»? «Медведь» это! — возразил ему Кирилл.
Судно неясно виднелось сквозь туманную дымку.
— А ну, ребята, на весла! Поспешим к товарищам! — приказал Николаев.
Оранжевая заря ширилась на востоке. Красный диск солнца проглядывал у горизонта сквозь полосы облаков. Море сверкало изумрудом.
— Второй коч показался!
— Робята! Вон и третий!
— Что за наваждение! — удивился Осколков. — Коч будто летит… Ей же богу, он над водой!
— Они все над водой!
Действительно, над более темной, чем небо, поверхностью океана виднелась светло-зеленая полоса неба. По ней, разрывая белые облака, бежали призрачные кочи. Дежневцы не знали причин миража. Люди поняли это необычайное явление двумя столетиями позже. Оказалось, что воздушные призраки вызывает искривление лучей света. Но каково же было дежневцам, не знавшим этого! Вся ватага «Лисицы» бросила весла и с ужасом смотрела на призрачные кочи. На них виднелись люди, взмахивали весла; на среднем, как будто на «Рыбьем зубе», какой-то человек стоял на носу, махал шапкой.
— Глянь-ко, ребята! На правом-то коче, «Медведь» будто, кто-то с пищалью вышел.
— Стреляет!
— Выстрела не слышно…
Мореходцы смотрели друг на друга.
— А ведь был выстрел! И огонь, и дым…
— Шапками машут!..
— Ты думаешь, это наши кочи? Настоящие?
— Дурень, да нешто кочи по воздуху летают?
— Высота-то какая!
Под кочами, словно тени в воде, обрисовались их опрокинутые изображения.
Парус «Лисицы» заполоскался. В тот же миг все заметили, что призрак «Медведя» сдавился в лепешку, затем растянулся чуть не вчетверо. Мачта прыгнула вверх, поплясала в воздухе, снова спустилась на место.
«Рыбий зуб» разорвался пополам. Нос его поднялся вверх, корма опустилась к самой воде [82] . Левый, похожий на «Бобра», коч прыгнул, словно лягушка, вперед, затем отскочил назад. «Боже мой! Что же это! — думал Борис Николаев. — Что значит эта чертовщина? Живы ли наши товарищи? Не души ли погибших пугают нас?»
Чудовищная пляска теней в облаках продолжалась. Мореходцы «Лисицы» молча наблюдали таинственное явление. Резкий порыв ветра рванул парус. Коч качнулся. Призрачные кочи стали растягиваться, извиваясь змеями, стали сливаться с зеленоватым; фоном.
82
Движущийся мираж, или фата-моргана, возникает при легком ветре, перемешивающем слои воздуха, имеющие разную плотность.
— Пропали! — воскликнул, протирая глаза, Осколков.
— Дьявол над нами потешался.
— Пойдем в ту сторону, где было видение, — решил Николаев. — Может быть, и встретим кочи.
В самом деле, скоро, теперь уж не в облаках, а на море показался «Рыбий зуб». Показались и «Медведь» с «Бобром». Это были уже не призрачные, а настоящие кочи. Все четыре судна сблизились.
— Ты ли это, Семен Иваныч? — не помня себя от радости, прокричал Николаев.
— Вы ли это, робятушки? — не менее взволнованно отозвался Дежнев.