На край света
Шрифт:
— Всех пленных наверх! — приказал Дежнев.
Скоро двадцать восемь анкудиновцев, кто в кафтанах, а кто и без рубах (их одежда еще не высохла), были выстроены на носу коча. Они стояли, хмуро озираясь.
Дежнев долго приглядывался к каждому анкудиновцу. Наконец он заговорил:
— Ну, молодцы-удальцы, ночные дельцы, видно, за недобром пойдешь, на худо набредешь. Знаю я, что вы супротив меня замышляли.
Дежнев заметил злобный взгляд, брошенный Ивашкой Косым на Материка с Ваховым, стоявших в группе дежцевцев.
— Сделав худо, не жди добра. Буду держать вас под стражей. Придет время — ответите за злодейства. Половину из вас переведу на «Медведя». Накрепко запомните, что скажу: кто покусится бунтовать, кто дерзнет хоть пальцем тронуть моих людей, в том числе и Материка с Ваховым, того буду казнить смертью. Ты особливо запомни это, Косой. Я знаю твою волчью душу.
Анкудиновцы молчали, опасливо поглядывая на Дежнева. Крепкая фигура вожака мореходов была исполнена такой суровости, решимости и силы, что каждый из лихих людей смекнул: идти поперек — проститься с жизнью. Анкудиновцы прятали глаза, избегая встретить испытующий взгляд приказного.
Дежнев решал, кого ему оставить у себя. По его знаку они отходили вправо. Чтобы облегчить задачу Попова, он выбирал себе самых опасных разбойников. Лицо Косого, смотревшего исподлобья, поразило Дежнева. «Закоренелый злодей. Неисправимый. Этого нельзя отсылать Попову».
— Отойди вправо, — приказал Дежнев.
Косой с ненавистью глянул на него, но не шевельнулся. Дежнев сделал шаг вперед — и в тот же миг Косой, пораженный тяжелым кулаком между глаз, рухнул на плотик.
— Спустить в поварню, — распорядился Дежнев, видя, что Косой без памяти.
Двое анкудиновцев бросились выполнять приказание.
В дальнейшем по первому слову Дежнева анкудиновцы поспешно отходили в указанную сторону. Взгляд Дежнева остановился на Герасиме Анкудинове. «Что с ним делать? — рассуждал Дежнев. — Оставить его вместе с Косым нельзя. Вдвоем они — сила. Косой, хоть и не атаман, но дюже опасен. Оставлю его у себя. Гераську же — Феде».
Всех оставленных на «Рыбьем зубе» анкудиновцев заперли в поварне. Началась переправа пятнадцати душ на «Медведя».
Анкудинова отправили в последней группе.
— Запомни, Герасим, — сказал ему Дежнев напоследок, — ты уж не атаман. Приказывать и не думай. А затеешь худое, — веревка.
Анкудинов молча спрыгнул в карбас. Пятко Неронов, опасливо озираясь, спустился за ним.
— Шевелись, волчье ухо! — сурово крикнул на Анкудинова Лука Олимпиев, справлявший службу начальника стражи.
Бывший атаман поднялся на борт «Медведя» и нехотя пошел к новой темнице.
Тем временем Сухан Прокопьев хлопотал на берегу, запасая пресную воду.
Степан Сидоров, Евтюшка Материк и Ивашка Вахов черпали деревянными ведрами воду из ручья и носили ее к карбасу, в котором стоял «подвозок» — бочка для пресной воды.
Водоносы работали весело и охотно, с удовольствием чувствуя под ногами твердую землю вместо качающегося плотика коча. Они были на втором заходе, когда услыхали удивленное восклицание:
— Како!
Из-за осколков береговых скал вышел молодой чукча и, раскачиваясь, подчеркнуто небрежной походкой направился к русским.
Чукча был, видимо, щеголем. Об этом говорили и отличная ровдуга его одежды и подзор кухлянки, искусно набранный из меха росомахи, и стрижка его обнаженной головы. Бритую голову чукчи окружали две узкие каемки волос вместо обычной одной. Высокие сары [93] из кожи нерпы — на ногах, шапка из оленьего выпоротка — за плечами. Костяной нож, болтавшийся на поясе, и расшитый кисет с огнивом, трутом и кремнем, висевший на шее, завершали наряд чукчи. Самым же примечательным в облике молодого человека было выражение его лица: самодовольное, добродушно-веселое, в то же время снисходительное и дерзкое. Если прибавить, что перед водоносами был крепыш, силач, пышущий здоровьем, то легко предположить, что они увидели первого парня на стойбище.
93
Сары — род обуви.
— Мельги-таньги? [94] Э? — снисходительно обратился он к Степану Сидорову.
Кочевому мастеру не понравился тон вопроса, и, выпрямившись, он сухо ответил:
— Ну, здравствуй, коли пришел.
«Видно, и досюда о нас, русских, слух дошел», — подумал Сидоров, отлично знавший, кого чукчи называли мельги-таньгами.
— Сказывайте, — продолжал чукча.
— Нечего, — ответил за Сидорова подошедший Сухан Прокопьев, хитро оглядывая собеседников.
94
Мельги-таньги — прозвище, данное чукчами русским.
— Что слышали?
— Ничего не слышали, — тотчас ответил Прокопьев, знакомый с манерой чукчей завязывать беседы.
— Что видели?
— Ничего не видели.
После такого обмена уставными фразами чукчи обычно приступали к деловой беседе.
— Мури-Юкко, — важно произнес чукча, выпятив грудь и указывая на себя. — Есть ли кто-либо средь мельги-таньги, кто мог бы меня осилить?
— Да мне тебя на раз, — ответил Сидоров, смерив чукчу и плюнув на ладонь.
Юкко улыбнулся и, заметив саблю, висевшую на поясе Вахова, издал радостное восклицание:
— Кха-кха!
Схватив саблю, Юкко бесцеремонно вытянул клинок из ножен.
— Ну, пошто схватил? — обиделся было Вахов, но, заметив подмигивание Прокопьева, покладисто прибавил:
— А не то гляди. Ладно уж…
Постепенно около мореходцев собралось человек тридцать чукчей. Меж ними были женщины, одетые в меховые штаны. Из-за спин матерей выбежали ребятишки, живые, круглолицые, большеротые, в меховых одеждах похожие на медвежат.
Евтюшка Материк, с удивлением смотревший на татуированных чукчанок, не мог удержаться от восклицания.