На край света
Шрифт:
Вокруг коча по гребням волн чайками носились каяки эскимосов. Крики ликования не смолкали.
— Ехо! Ага! Ага! — слышалось со всех сторон.
Ночь уж спускалась на море, когда шумная флотилия подошла к северной части острова. Его бесформенная черная громада, чуть освещенная затухающей зарей, была в нескольких саженях.
Со скал сбегали женщины, высматривавшие в море мужей, дети, ожидавшие отцов. Крики радости, пронзительный визг детей оглашали берег.
К кочу подошло несколько каяков. Эскимосы что-то кричали. Облуток сказал Дежневу:
— Семен, пришедший
Дежнев его не понял. Но эскимос и не ждал ответа. Он шагнул к борту и спрыгнул в воду. Изумленный Дежнев нагнулся над водой.
— Облуток! — крикнул он.
Облуток доплыл до ближайшего каяка. Схватив каяк за нос, он вскочил на него верхом. Владелец каяка, балансируя веслом, сохранял равновесие. Несколькими секундами позже Облуток повернулся лицом вперед и сидел верхом на каяке перед его владельцем. Сломанный китом каяк Облутока оказался привязанным сзади.
Облуток, величаемый теперь эскимосами «Нанесшим смертельный удар», взял в руки весло, переданное ему владельцем каяка.
— Ехо! Ехо! — хором закричали сидевшие в каяках эскимосы, отгоняя злых духов.
— Ехо! Ехо! — кричали женщины и дети с берега.
Гребя в такт этим крикам, Облуток несколько раз проплыл на каяке вокруг туши кита. Если бы не сумерки, мореходцы могли бы заметить, что выражение важности и радости не сходило с его лица. Обходя тушу кита, Облуток открыл «праздник кита», на котором ему, «Нанесшему смертельный удар», принадлежала первая роль.
Кочи бросили якоря в нескольких саженях от берега. Из сгустившейся тьмы вынырнул каяк, на котором оказался один Облуток. Он подошел к «Рыбьему зубу» и пригласил Дежнева на берег. Жесты помогли понять его мысли.
— Что ж, сойду, пожалуй. Не след им думать, будто мы их боимся, — проговорил Дежнев.
Андреев с сомнением покачал головой.
— Ночь. Темень. До утра бы погодить…
— Так-то оно так. Да, видно, не зря он зовет. Что-то есть. Навряд ли худое он задумал. Кому из вас охота сойти на берег?
— Мне! Мне! — закричали чуть ли не все мореходцы.
— Пойдут трое: Сидорка, Ефимко да Ивашко. Прочим — с коча ни шага.
Дежнев, сопровождаемый Емельяновым, Меркурьевым и Зыряниным, подошел на карбасе к берегу. Позвякивая саблями и пищалями, четверо мореходцев вышли на гальку.
Облуток с радостным выражением лица стоял у самой воды. Из-за его плеча выглядывала молодая женщина, лицо которой было украшено, а вернее, попорчено, синей татуировкой. Ее широкая рубаха с откинутым назад капюшоном, штаны и сапоги — все было сшито из мягких тюленьих шкур. Меховой хвост, также сшитый из тюленьих шкурок, спускался сзади до земли из-под капюшона ее рубахи. Несколько ниток ожерелий украшало ее грудь и шею. Большая часть из них была искусно сделана из раковин и моржовой кости. Меж ними Дежнев заметил и голубые бусы, подаренные им Облутоку.
— Женка, стало быть, — проговорил Сидорка, вскинув рыжие брови.
Облуток взял Дежнева за руку и повел его к кострам, неровно пылавшим у китовой туши. Начавшийся отлив успел оставить ее на отмели. Блики от пламени костров двигались по трехсаженной морде. Казалось,
Человек до пятидесяти эскимосов толпились у костра. Их глаза обратились на Дежнева и его спутников. Эскимосы рассматривали невиданные русские лица, доспехи и оружие пришельцев.
Древний старец, над оттянутой нижней губой которого виднелись лишь два желтых обломанных зуба, шагнул навстречу Дежневу.
— Агля-танки (я привел их), — проговорил Облуток.
— Га (хорошо), — ответил старик, утвердительно встряхнув седыми космами.
— Пришли хорошие люди, — поспешно прибавил Облуток.
— Начни, — помолчав, прошамкал старик.
Оставив Дежнева и его спутников, Облуток поднял над головой гарпун и воскликнул:
— Ехо!
Шаманы загремели бубнами. Женщины подбросили в костры морскую траву, и пламя зашумело, взлетев на сажень. Перед глазами Дежнева начались обряды праздника кита.
«Нанесший последний удар» — Облуток — гордо зашагал вокруг туши кита. Один за другим, все мужчины племени, приплясывая, двинулись за ним. Процессия разом взмахивала копьями и выкрикивала: «Ехо! Ехо!» Татуированные лица эскимосов, освещенные пламенем костров, блестели и казались красными.
— Сидорка! — едва слышно прошептал Ефим Меркурьев.
— Э?
— Щипни-ко меня, Сидорка! Сплю я али нет. Ай! Больно! Видно, не сплю…
— Спишь и есть, рыбий глаз! А то нешто не спишь?
— Сидорка, уж не в ад ли к нечистому мы попали? Глянь-ко, черти! Ей-бо — черти!
— А ты как думал! Вишь, вкруг чего они пляшут? Думаешь — кит? Ан, нет. Самый что ни на есть заглавный сатана.
— Тьфу, нечисть какая, спаси господи!
— Ха-ха-ха! Ефимко! Он тебя, словно муху, слопает, рыбий глаз!
Дежнев и Зырянин засмеялись.
— Однако ж зубатые, — в раздумье произнес Зырянин.
— Зубатые, — молвил Дежнев. — Только они не черти, а чукчи.
Процессия воинов обошла кита. Женщины с веселыми криками кинулись к своим мужьям и взяли их за руки. Под звуки бубнов и радостные возгласы началась вторая, теперь уж общая для всех членов племени, процессия.
Обход кита был закончен. Жена Облутока, Навалук, одна подошла к морде кита и произнесла положенные заклинания. Она просила кита простить их, если ему было сделано что-либо неприятное, и в будущем приглашать к их берегу других китов, его родственников.
Затем она вынула из ножен острый костяной нож и отрезала по кусочку от концов плавников кита, от его носа и обеих губ. До носа и верхней губы она едва дотянулась. Потом, с помощью Облутока, она отрезала несколько кусочков китового уса. Но это еще не все. Обряд требовал вырезать и глаза кита. Чтобы Навалук могла добраться до них, несколько молодых эскимосов подставили ей свои спины. По живой пирамиде на голову кита сначала забрался Облуток, а затем втянул туда же и жену. Навалук быстро вырезала глаза кита. Спрыгнув на землю, она разложила их вместе с прежде отрезанными кусочками на тюленьей шкуре, разостланной в некотором отдалении от туши. Эти кусочки должны были условно изображать целого кита.