На край света
Шрифт:
«Сорок соболей за него отдано», — вспомнил Захаров, поглаживая гладкий ствол любимой вещицы.
Захаров перебирал одно за другим свои сокровища, чувствуя, как тяжело ему будет расстаться с ними. На самом дне короба лежало самое дорогое, заветное: белая льняная рубаха и льняная же наволочка. Материнские руки сшили их ненаглядному сыночку и вышили их золотцем. Захаров вынул рубаху и наволочку из короба, заботливо свернул их и сунул за пазуху. Затем он вынул мешок с порохом и пистолет, а все остальное торопливо запихал в короб.
— Ты что? — спросил Дежнев, увидев на плече у Захарова зеленый сундучок. — Никак и свой коробец хочешь выбросить?
Захаров остановился.
— Свое добришко сберегите, — громко обратился Дежнев ко всем мореходцам, — но лишь столько, чтобы унесть было мочно.
Захаров облегченно вздохнул.
Наступил вечер шестого дня плавания. В поисках трещин мореходцы обследовали каждый шов в освобожденных заборницах. Ведра летали из рук в руки, вода рекой лилась за борт, но в отсеках не убывала.
«Птицы летят на ночевку, — думал Дежнев, посматривая на чаек, быстро летевших на большой высоте к западу. — Там должна быть земля, — Дежнев взглянул на вечернюю зарю, бросавшую красные пятна по морю. — Как далеко до нее? Догребем ли? Продержится ли коч?»
— А у нас в деревне, Евтюшка, земля черная-черная, — говорил Иван Зырянин, передавая ведро Материку.
Лицо бывшего разбойника выразило напряженнейшее внимание. Его глаза заморгали. Он торопливо передал ведро стоявшему за ним в цепи Ивашке Нестерову и, обернувшись к Зырянину, быстро заговорил:
— Земля! А у нас, Хромой Брод — наша деревня, а у нас какая земля! Ляжешь на нее — что тебе на полатях! Вольно! Тепло!
— А наша земля, в Ростове-ти, ну, что пирог-ти, так бы и съел! — перебил его Нестеров.
— А у нас-ти, в Ростове, чесноку-ти, луку-ти, да навозу-ти, да все коневий! — передразнил его Сидорка.
Смех вспыхнул, но мало веселья звучало в этом смехе.
— Сказывают, вы, ростовчане, сову в озере крестили, — продолжал Сидорка.
— Ну, ну! Пошто на человека напал? — замахал обеими руками Фомка.
— А что он, рыбий глаз, заладил: «земля, земля!» А не хочет ли он, лапшеед, рассолу? [103]
Растерявшийся Нестеров схватился за ведро. Люди работали молча. Каждый думал свою думу…
— Земля! — отчаянно крикнул рулевой Калинко Куропот.
— Земля!
Ведра, громыхая, полетели под ноги. Толкая и сбивая друг друга с ног, люди бросились из заборницы.
— Где?
— Вон! Вон она, земля-то! Вон она, матушка!
Не на западе, где ожидал Дежнев, а на юго-западе в дымке тумана люди увидели выглянувшую из-за морского горизонта снеговую горную вершину, розовую в отблесках зари.
103
Рассол — морская вода.
— Ура!
— Не в море, знать, нам погибнуть, — сказал Афанасий Андреев, и слезы лились по его щекам.
— Лапшеед! Дай я тебя поцелую, рыбий глаз! — кричал Сидорка, сжимая в объятиях отбивавшегося Нестерова, более напуганного бурными выражениями его дружеских чувств, чем ранее — насмешками.
Дежнев подошел к матке. Калинко Куропот, не дожидаясь его приказаний, направил коч к горе.
— Прими на закат, — сказал Дежнев. — Так. Нас может ночью снести. Приметь по матке, где камень. Недолго будешь его видеть.
В самом деле, заря побледнела; розоватая вершина горы потемнела и исчезла во мгле.
Вдруг коч резко накренился на нос. Бывшая темница анкудиновцев почти вся была затоплена.
— Восемь молодцов — на весла! Остальные — на отливку! — распоряжался Дежнев. — Суханко! Разбери плотик у бортов!
Часть плотика была быстро разобрана. На кое-как прилаженных вдоль бортов еланях встали все свободные от гребли мореходцы и принялись черпать воду.
Ночь настала черная, непроглядная. Одинокий фонарь на коче скудно освещал матку. Дежнев сам правил веслом, заменявшим руль, и вел судно во тьму. При слабом свете фонаря он едва видел гребцов, шумно дышавших, сопевших и напрягавших мышцы. У бортов, исчезая и появляясь, мелькали темные головы людей, отливавших воду.
Море словно отказалось вмешиваться в судьбу отчаянно боровшихся за жизнь людей. Волны становились меньше. Они лишь плескались у бортов и глухо хлюпали, ударяясь в нос коча.
Стожары мерцали над головами обессилевших людей.
7. Земля
В эту ночь никто не сомкнул глаз. Гребцы едва двигали отяжелевший коч, сидевший в воде чуть ли не вровень с бортами. Мореходцы не переставали вычерпывать воду, стоя на коленях или сидя на досках, настланных поперек коча.
Забрезжил рассвет. Сначала он нерешительно боролся с тьмой. Но вот под серым пятном, появившимся на востоке, проступила желтая полоса. Светлея, она поднималась все выше, а под ней загорелась красная.
— В толк не возьму, — недоумевал рулевой Зырянин, — что это за темень у правого края зари. Глянь-ко, дядя Семен, здесь зарю словно ножом сверху вниз срезает.
— Левее — свет, правее — тьма… — Бессон Астафьев развел руками.
— Туча, должно быть, — предположил Дежнев.
— Опять непогода? Этого не хватало, господи помилуй, — прошептал Ефим Меркурьев.
Но яркая оранжевая полоса вспыхнула над горизонтом, и высоко над морем, где казалась туча, сверкнул желтый свет, отраженный снегом. Левый край огромной черной глыбы, нависшей над морем, резко выделился на посветлевшем небе.
— Гора! Братцы, камень, гора! — крикнул Зырянин.
Дикая крутая скала поднималась из волн океана в какой-нибудь сотне сажен, украшенная тремя снежными вершинами. То был Олюторский мыс, оконечность выдавшегося на восемьдесят верст в море Олюторского полуострова. Буря занесла дежневцев на восемьсот с лишним верст дальше их цели — устья Анадыря.