На край света
Шрифт:
Тот молча поглядел на него усталыми, глубоко сидящими в орбитах глазами.
— Помнишь, чукчи нам сказывали: от того Большого Каменного Носу до Анадыря-реки — три дня ходу [108] . Какое нынче число, Михайло?
— Октября первый день, дядя Семен, — последовал быстрый ответ Захарова.
— Неделю, стало быть, нас несло по морю. Последние два дня мы шли тихо. Сбросим их. Пусть пять дней нас несло.
— Да как несло!
— Быстрей обычного ходу, думаю, вдвое. Понос [109] был верст триста в
108
От мыса Дежнева до Анадырского устья — около 720 километров.
109
Понос — суточный переход парусного судна.
— За столько дней, — продолжал Дежнев, — и с таким добрым поносом «Рыбий зуб» отнесло много дальше Анадыря-реки. А коли так…
— Путь наш — к северу! — сообразил Зырянин.
— Верно, сынок, — сказал Дежнев. — А коль знаем, куда идти, мешкать нечего.
Обернувшись к ватаге, Дежнев приказал:
— Зимнюю лопотину разобрать. Надеть, кому студено.
Двинувшийся было Дежнев вдруг остановился.
— Михайло, — сказал он, обернувшись к Захарову, — возьми-ко двоих людей да сложи-ко здесь для Феди гурий [110] . И стрелу выруби на камне, чтоб на полночь показывала. Дежнев, мол, туда пошел. Да и дальше в заметных местах ставь такие же глядни [111] .
110
Гурий — приметный знак в виде кучи камней.
111
Глядень — приметный знак, указатель пути.
Ватага поднялась, взваливая ноши на спины. Позвякивая оружием, люди гуськом шагали за Дежневым.
Михайла Захаров, не забывший своей оплошности под Шелагским носом, стоившей жизни Ивану Осипову, шел в нескольких шагах за Косым и наблюдал каждое его движение. Ни с кем не разговаривая, Косой угрюмо посматривал по сторонам.
Убедившись, что берегом не пройти, Дежнев повел ватагу верхом. Обходя долы с крутыми спусками, дабы избегать лишних подъемов, Дежнев незаметно отклонился к западу и отдалился от берега верст на двадцать.
— Нет тебе, Фомка, тут никакого зверья, — сказал Сидорка, тщетно высматривавший что-либо живое на горных склонах.
— Мертво, — согласился Фомка насупившись.
— Коли дальше так будет, не хватит дырок на ремне, чтобы затягиваться! Э, Фомка! Глянь-ко, что там чернеет! И пар будто идет…
— Не медвежья ли берлога?
— Глянем.
Оба друга уклонились в сторону и исчезли за сугробом. Скоро ватага услышала крики. Голова Сидорки показалась из-за снежного заструга. Сидорка звал посмотреть на какое-то чудо.
«Чудом» оказалась круглая яма шириною до двух саженей, наполненная ключевой водой, имевшей серный запах. К великому удивлению всей ватаги, вода, несмотря на мороз, оказалась горячей. Это был Олюторский горячий ключ — самый северный в цепи горячих ключей, тянущейся от южной Камчатки до Олюторского полуострова.
— А верно, что чудо! — сказал Дежнев, погрузив руку в источник. — Горячая!
Сидорка показывал свое «чудо» с видом
— Эй вы, русские мужички, мезенские сажееды, архангельские шанежники, курские кошкодавы, и ты, ростовский лапшеед! — тараторил Сидорка тоном ярославского коробейника, называя землепроходцев забавными прозвищами, которыми издавна жители разных русских городов в шутку награждали друг друга.
— Глядите на чудо! Разевайте рты шире варежки! Кругом-те — снег! Окрест-те — мороз! А тут-те — баня! Без стен, без дверей, без дров, без котлов — банька! Выходи, черные рожи! Раздевайтесь, грязные спины! Мыться!
— Сам мойся, журавель!
— Должно, черт тебя поставил тут своим банщиком!
— Трусите, вологодские толоконники! Боитесь, ycтюжские рожечники! Рыбий глаз буду, коль сам я не испробую эту баньку!
— Водяной тебя за ногу утащит!
— Сваришься, долговязый, в чертовой бане!
Сидорка мигом разделся и бултыхнулся в воду ногами вперед. Глубина оказалась ему по грудь.
— Уф! Хорошо! Фрр! Знатно! Давно так не мылся! А вы чешите спины немытые! — приговаривал балагур, растирая тело и прячась от холодного ветра в воду по самую шею.
— А ну-ко и я! — Фомка стал раздеваться.
Видя, что с Фомкой и Сидоркой дурного не приключилось, многие землепроходцы также полезли в горячую воду.
— Жаль, нет с нами Феди, — вздохнул Дежнев, раздеваясь, — он бы это чудо нам враз объяснил. Да стой, Афанасий! — обратился он к Андрееву. — Ты ведь тоже книгочей, не читывал ли ты про такое чудо?
— Читывал, Семен, читывал, — отвечал Андреев, улыбаясь глазами. — В нутре земли, сказывают, жар будто. От того жару, бывает, земля трясется. От него же и ключи горячими становятся.
Путешественники вылезали из ключа красные и, пробежав босиком по снегу до раскинутого в нескольких шагах полога, быстро вытирались и одевались.
— Тут и бельишко постирать сподручно, — сообразил хозяйственный Ефим Меркурьев.
Смеркалось. Дежнев, не хотевший в первый день мучать людей длинным переходом, велел раскинуть все четыре полога и готовить ужин. Добрая половина принесенных досок ушла в костер.
Незадолго до приказания спать начальник стражи Сухан Прокопьев назначил несколько смен ночной стражи. Михайла Захаров и Зырянин вызвались пойти в первую смену.
«Что будем жечь, когда сгорит последняя доска? — думал Дежнев, ложась спать. — Чем буду я кормить людей, когда выйдет мука, когда выйдет рыба? А муки у меня — на день, много — на два. А рыбы, должно быть, — дня на три…»
Лагерь измученных землепроходцев уж спал, похрапывая и посвистывая на разные лады. Вечерняя заря погасла, и морозная ночь зажгла над лагерем бесчисленные свечи. Ветер, свистя, проносился по горным вершинам и нес искристые поземки. Снег поскрипывал под ногами стражи, шагавшей между пологами дежневцев и анкудиновцев.
Выстрел грохнул во тьме, разбудив лагерь. Дежневцы выскочили из-под пологов с саблями и бердышами.
Захаров с Зыряниным наклонились над телом, распростертым возле полога Дежнева.
— Кто?
— Косой.
— Что было? — спросил Дежнев.
— Еще днем приметил я, дядя Семен, что Косой опять что-то замыслил, — рассказывал Захаров. — На страже я велел Ивашке одному ходить вокруг пологов, а сам сел за сугроб и ждал. Вижу, выполз кто-то из-под полога анкудиновцев. Выждал он, пока Ивашка повернулся спиной, и пополз к твоему пологу. Смотрю, в руке — нож. Видно, он его украл при высадке. Я выстрелил…