#на_краю_Атлантики
Шрифт:
Вдруг Вера заметила, что они ехали по Ленинградскому проспекту.
– Но, Сережа, по-моему, ты перепутал маршрут в навигаторе. Мы едем в другую сторону.
Сергей молчал, загадочно улыбаясь и не глядя на нее.
– Сережа, куда мы направляемся? – взволнованно спросила Вера.
– Кое в какое другое место. Я передумал сегодня ехать ко мне. Скоро узнаешь.
Ей стало не по себе, она напряженно вглядывалась в его лицо, в улыбку, полную интриги, но вдруг страх отступил, словно она сказала себе, что нужно верить, раз она влюблена по-настоящему, и будто от одного ее слова самой себе – как от поднятого затвора – верить стало можно, и опасность ушла.
Мимо
Она еще не знала, что скоро будет вспоминать это мгновение и думать, что это была ее последняя счастливая весна! Будет спрашивать себя, почему жизнь не может быть столь же выверенной, упоение ею – бесконечным, а радость – незыблемой, как эти совершенные районы, скверы, как эти прочные дома…
Глава седьмая
2020 год, апрель
В Германии установился щадящий режим – щадящий для простых работников, но беспощадный для малого бизнеса. Все компании, какие могли, перешли на удаленную работу. Рестораны, гостиницы, салоны, торговые центры, школы – все закрылось. Между тем можно было гулять, ходить в парки, леса, но не шумными компаниями, а семьями. Кому-то казалось, что ограничения и трудности, связанные с пандемией, лишь косвенно влияют на образ жизни: можно было отучиться от готовой еды или заказывать доставку на дом, можно было научиться стричь волосы, купить бритвенный станок для мужа или сыновей, научиться делать маникюр и педикюр, заказывать одежду онлайн, заниматься йогой тоже онлайн, совмещать обучение детей и работу – все, все можно было перетерпеть, нужна была лишь недюжинная сила воли. Трудности эти можно было назвать почти незаметными, оттого с ними было легко смириться, принять их, внедрить в свой уклад и не протестовать, и, что бы ни говорил здравый смысл, нужно было не раскрывать свой рот, не извлекать из него слов.
Йохан не был среди этих людей. И дело было не только в том, что в его понимании логика происходящего все больше расходилась с тем, что подсказывала ему простая медицинская логика. Дело было в том, что он тосковал, тосковал безмерно, безотчетно. Никакая воля не могла сжать и уменьшить его тоску. За последние два года он так привык к семейной жизни, так привык не быть одиноким, быть нужным, быть любимым, в конце концов, что стены дома, ставшего вдруг огромным, давили на него. Они словно напоминали ему о том, в чем он был не прав, напоминали ему о его просчете с билетами.
Он лежал на диване в гостиной после работы, вперив взгляд в белый потолок с точечными светильниками. Целый мир, казалось, уменьшился и перестал иметь значение. Все вокруг: каждая комната дома, каждая улочка поселка, леса за ним – заполнилось его беспредельным переживанием, тревожным волнением, не поддающимся уразумению. В голове крутилась обида Юли, ее тон, раненый взгляд. Каждый день они созванивались, но она, кажется, все еще не могла смириться с тем, что он сглупил.
Да, как еще можно было назвать его нежелание менять билет, когда она так просила его, будто ведомая женской интуицией? А теперь между ними пролегали моря и океаны. Моря и океаны, которые не переплыть, не перелететь. Как странно было видеть Юлю, слышать ее голос через экран телефона – и не иметь возможности дотронуться до ее волос, взять ее за руку, обнять и поцеловать. Он так этого хотел! А она сердилась на него, была жестока к нему, не представляя, как ему было невыносимо, и Йохан не мог рассказать ей об этом – только не он, всегда опора для семьи, а не источник трудностей.
Вдруг поток его мыслей был прерван вибрацией телефона. Йохан чуть повернулся на диване и взял телефон, лежавший на полу. Это звонила мать.
– Чем занимаешься? – спросила Грета.
– Чем-чем… Схожу с ума.
– Из-за чего?
– Как обычно. Из-за разлуки с семьей.
Грета вздохнула. Как человек великодушный, она приняла иностранную невестку вместе с дочерью и не испытала даже тени ревности к ней. Но она не могла до конца постигнуть, как эта русская женщина смогла установить такое неограниченное влияние на взрослого успешного умного мужчину, ее любимого сына. Она часто говорила Кристиану, что Юля имела почти колдовскую силу над ним, а плохо это или хорошо – было неясно, и время еще покажет смысл этих отношений. Муж лишь смеялся над ее словами, не принимая их всерьез.
– Может быть, приедешь к нам? – спросила она неуверенно. – Я ужин готовлю.
– Нет, мы ведь закрыли этот вопрос. Я работаю с людьми, контактирую, это слишком опасно. Не хочу, чтобы вы заразились. – Хотя умом он понимал, что заразиться придется всем, но тут же забывал об этом, лишь только речь заходила о его близких.
– Да, конечно, это все верно. Но мне так жалко тебя! Совсем один – ни друзей, ни семьи.
– У меня есть моя работа. И с Юлей мы созваниваемся каждый день.
– А сегодня созванивались?
– Нет еще… но…
– Так может, им прилететь к тебе? Ведь есть же вывозные рейсы через континентальную Испанию.
– Мама, мы уже обсуждали это, – сказал Йохан, чуть раздражаясь. Грета часто забывала те объяснения, что он давал ей. – Сейчас Катя в безопасности. Я не могу требовать, чтобы Юля везла ее сюда. А если что-то случится и она заразится? В Барселоне, Мадриде, да здесь в аэропорту? Кто будет в ответе?
– А если она сама захочет поехать, ты согласишься? – тут же поймала его на слове Грета.
– Да, – неохотно ответил он. – Скорее всего, да.
– Вот оно что, – сказала Грета, издав сухой смешок.
– Что? – не понял Йохан.
– Значит, ты хочешь, чтобы она так сделала, но не решаешься попросить ее.
– Мама, я взрослый уравновешенный человек, который может контролировать свои желания и свои эмоции. Разве ты ждешь от меня категорических ультиматумов? Разве ты хотела бы, чтобы я таким был в семейной жизни?
– Нет, я, конечно, не жду ничего подобного, – тут же уступила Грета. – Но все-таки я не понимаю этих русских. Юля прекрасный человек, прекрасная мать, но зачем было ехать на Тенерифе? Ведь она не глупая женщина.
– Она не глупая, но как мать она может быть неустойчивой, может бросаться из крайности в крайность.
– Ведь она должна же любить тебя и хотеть вернуться к тебе!
– Что значит любовь друг к другу, когда в мире существует еще и любовь к ребенку… неразумная и иррациональная. – Он хотел еще добавить, что та любовь глубже всех чувств на свете, потому что восходит к каждой капле крови, к генетическому коду, который пронзает все живое, но не стал, решив, что все это лирика, которую не поймут другие, даже мать. Вместо этого он сказал другое: – Очень многое в нас обусловлено биологией.