На краю одиночества
Шрифт:
Та вышла замуж по большой любви. И ушла в один день с мужем, сгорев от тогда еще неизлечимой красной лихорадки, оставив троих детей, старший из которых…
Не важно уже.
– Обряд – дело такое, не людям его разрывать, как бы оно ни хотелось…
А хотеться будет, ибо принцесса, пусть и такая, случайная, не пара обыкновенному графу. Князья найдутся. Или герцоги, с которыми надобно скрепить отношения, здесь ли, за границей…
– …и потому, дорогой, не избежать тебе великой славы…
…которая хоть как-то объяснит
– …и с нею медалей.
– Ты…
– Нет, выговор мне, конечно, сделали… так, на всякий случай, – Земляной потер шею и улыбнулся, широко так, искренне. – А после похвалили, потому как целители полагают, что именно обряд и не позволил тебе уйти совсем. Николай же, хоть и засранец венценосный, а о тебе действительно испереживался. Это во-первых. Во-вторых же… они и вправду подняли архивы. И оказалось, что прав был наш друг Даниловский, когда говорил, что срывались на нем куда как реже. Уже теорию якоря выдвинули. Мол, правильная жена отчасти компенсирует девиантные порывы души и все такое.
У Глебовой души девиантных порывов не осталось.
Он даже не был уверен, уцелела ли эта душа вовсе.
– А потому быть тебе, друг мой, и дальше женатым, а еще отчет писать по ритуалу. И по школе, особенно, что касается вопроса, почему она вдруг в твоем доме разместилась, хотя выделены были совсем другие территории…
– Так…
Земляной развел руками.
– Я объяснял, но Курагин… такой Курагин. Заявил, что мы, в отличие от Анны, сами два придурка, а потому ничего-то он нам компенсировать не станет, и дом придется отстраивать за свой счет.
– Дом?
– Посекло маленько картечью. Эти идиоты пушчонку прикупили. Ею ворота и высадили. Потом к дому… а там хрень такая началась. Я твой зов уловил, и пробой тоже, но тут же не дернешься. Толпа в резонансе, а мы в заднице, потому что уходить нельзя, а искажения уже идут. Даниловский тьму поднял, я границу свернул, чтобы до нас не дотянулось. Тут детишки… в общем, рановато им еще с тьмой работать. Я сам чуть не поседел, когда они свое творить стали. Материализация, мать его, личных страхов в нестабильном поле. Так что… теория, теория и еще раз теория. Я их… из подвала не выпущу, пока они наизусть не расскажут, почему нельзя кошмары воплощать!
Он зябко повел плечами.
– Я в их возрасте…
– Доводил Деда.
– Это да… это верно… он, к слову, отписался нашим. Велел явиться. А Деду, сам знаешь, перечить не посмеют. В общем, есть идея открыть школы не только здесь. Одна под Петергофом станет, еще одна на Северах, тамошний генерал-губернатор, оказывается, давно челобитные шлет, готов взять на себя и содержание, и обеспечение, и вообще на руках носить и в пятки целовать.
Пятка зачесалась.
Левая.
И зуд перешел на правую, и Глеб совершенно по-детски обрадовался, что вовсе способен его ощущать. Зуд означал, что чувствительность сохранилась, а если так, то рано или поздно,
Встанет всенепременно.
– Будешь ерзать, по лбу дам, – мрачно заметил Земляной. – Я вот на Север ехать не хочу, даже если пятки целовать станут… но, похоже, придется, потому как твой дом… он маленько просел. Но это не из-за нас! Пробой виноват! Подвалы-то общие, фундаменты связаны, у Анны вон половина обрушилась. А к нам, стало быть, эхом… надо будет полностью отстраиваться.
Плохо.
И Анна наверняка расстроилась, причем не столько из-за дома, сколько из-за растений, которые в нем погибли. Их ведь, в отличие от людей, вытаскивать не стали. А еще оранжерея…
– Короче, если подумать, то… все не так уж и плохо, – Земляной подушечку вновь поправил. – Ты, главное, выбирайся… а то я ж один с ними… Даниловский в директора идти не желает, а без директора работы нет. Документы подписывать некому, печать опять же… правда, она немножко потерялась, но ты ж артефактор, новую сработаешь…
– Елена?
– Пыталась сбежать, когда… и заблудилась маленько. Во тьме. А там, сам понимаешь…
Глеб понимал. Нестабильное поле, которое чувствительно к малейшим проявлениям силы. И чужие кошмары, обретшие плоть.
– Мы ее нашли, только… лечат ее тут. Обещают, что… но Николай зол. Сам понимаешь, я не могу молчать, когда он спрашивает.
Земляной отвернулся.
– Если решат, что она… в своем уме, то будет суд.
Совесть молчала.
Странно, что совесть молчала. Глеб навестит сестру. Позже. Когда сумеет встать.
– Сколько я… тут?
– Две недели уже. Чуть больше, – Алексашка выдохнул, явно ожидал иных вопросов. Но… Глеб потом. Сам. Встанет. Дойдет. Посмотрит.
Поговорит?
Правда, разговоры с родней у него как-то не получались.
– Шкатулка. Музыкальная. В моем кабинете.
– Что? А… да, твой кабинет еще целый. Только стена треснула слегка. Я там защиту поставил.
Глеб кивнул.
– Принеси. И инструмент.
– Думаешь?
– Принеси.
Он пошевелил пальцами, убеждаясь, что те двигаются. Правда, плохо и ощущения премерзейшие, но все же… все же…
…шкатулку доставили в тот же день.
Глава 37
Анна чувствовала себя до крайности неловко. И эта неловкость мешала. Она заставляла то и дело озираться в поисках, если не зеркала, то хоть какой-то поверхности, в которой Анна могла бы увидеть свое отражение и убедиться, что выглядит должным образом.
Что серое платье не измялось.
Пояс не сбился.
Украшения не поблекли, да и…
– Успокойтесь, – Его императорское Высочество позволил себе улыбнуться. – Вы прекрасны.
– А врать нехорошо.
Его императорское Высочество подняли руки, признавая правоту Анны. Прекрасной она никогда не была. И сейчас не станет.