На краю одиночества
Шрифт:
Сама.
Ключ у Анны имелся.
И отпечаток ее ауры защита приняла, позволяя откинуть крышку. Теперь осталось взять камни и уходить. С каждой минутой, проведенной в подвале, Анна чувствовала себя все более и более беззащитной.
Она отложила футляр с аметистами.
Изумрудный гарнитур тоже не то. Опалы, сапфиры… сколько же всего накопилось. А главное, зачем? И прилично ли будет надевать подарок одного мужа, выходя в свет с другим? Мысль показалась вдруг до того нелепой, что Анна хихикнула.
И страх исчез.
Боже,
Как и следовало ожидать, рубины оказались на самом дне. К ним Анна отобрала и тонкую цепочку, украшенную гранатами. В конце концов, Аргус тоже заслужил украшение.
Ювелирный салон.
Плотные шторы. Искусственный свет, отраженных в кристаллах. Черный бархат витрин.
Серебро.
Золото.
Платина.
Камни, которых немного, но сияние их завораживает.
– Чудесно, чудесно… – хозяин лавки изо всех сил старается быть любезным, однако Анна остро ощущает его страх. Этот невысокий человечек в вельветовом костюме, больше подходящем для дома, нежели для места салона, пусть и собственного, нервозен. Он то кланяется, то замирает в немом удивлении, будто поражаясь сам себе, тому, что хватает у него духу беседовать со столь неудобными посетителями.
Он нервно сглатывает.
Вскидывает руки к алому банту, который выделяется на фоне белой рубашки. И тут же отступает.
– Поздравляю, поздравляю…
Девушки, которые обычно встречали Анну, исчезли. Недалеко ушли. Прячутся за дверями, приоткрыли и смотрят, одновременно дрожа и от ужаса, и от любопытства.
– Вот пречудесные кольца… белое золото… просто и вместе с тем… – мастер Навойский замолчал, потупив взор.
А кольца были и вправду хороши.
Тонкие, хрупкие с виду, будто не из металла, но из зимнего кружева.
– Тебе нравятся? – Глеб не рискнул прикоснуться к такому. Анна кивнула. Кольца нравились. Чужой страх – нет. Что она сделала-то?
– Тогда берем. А есть ли у вас…
Мастер отчаянно замотал головой и, разом решившись, сцепил руки, будто в молитве, покачнулся, показалось даже, что он вот-вот рухнет на колени, но нет, устоял.
Вздохнул лишь этак, обреченно.
– Я не могу… простите, но не могу… я в этом городе вырос. И мне в нем жить. А коль узнают, что я с темными… что помогаю, то какая жизнь?
– Никакой, – вполне спокойно согласился Глеб, только светильники словно поблекли, темно стало, сумеречно. И Анна повела плечами, силясь избавиться от нехорошего ощущения. Будто тьма с той стороны мира выглянула. – Мы больше вас не побеспокоим…
Мастер все же всхлипнул.
Анна же положила руку на плечо мужа.
– Он не виноват, – сказала она, когда дверь салона закрылась за ними. И кажется, на замок, а на двери возникла табличка с извинениями.
Мол, сегодня салон закрыт.
– Никто в таких случаях не виноват, – Глеб дернул шеей. – Извини, но… просто… здесь неспокойно.
И вправду
На них смотрели. Оборачивались. Останавливались, провожая взглядами, в которых Анне виделось недоумение. Вот девушка, охнув, спряталась за широкие плечи парня, по виду мастерового. А тот стиснул кулаки, шагнул было, но…
– Возможно, – тихо заметила Анна. – Нам следует воздержаться от посещения кондитерской…
Глеб чувствовал чужую ярость.
Ярость – своего рода та же тьма. И ненависть. И страх. Темные эманации заполняли город, подстегивая сами себя. И люди, оказавшиеся в центре созданной ими же бури, терялись. Еще немного, они вовсе ослепнут и оглохнут, позабудут и про закон, и про такую нелепицу, как человечность.
Страх… уродует.
Он заставляет брать в руки вилы и молотки.
Он нашептывает об очистительном огне, который спасет.
Он требует действовать немедля, пока… воображение толпы с легкостью создает чудовищ, а они еще больше пугают людей. И как знать, кого Глеб увидит завтра у ворот своего дома.
Этого ли паренька, у которого только-только начала пробиваться борода, и он, гордый осознанием собственной мужественности, вычесывает ее, смазывает воском.
Эту ли женщину, пухловатую, с округлым лицом, на котором застыло выражение одновременно величайшего удивления и некоторой растерянности. Она растопыривала руки, будто заслоняя от Глеба двоих рыжих мальчишек.
И мальчишки придут.
Эти не со страха, а из любопытства.
А вот та мрачная пара в мятых костюмах точно будет. Они следят за Глебом неотрывно, и он видит, как сжимаются кулаки. Сухонький старичок, напротив, отступает в тень. Он стар и опытен, он видел немало на своем веку, а потому не готов рисковать. Возможно, ныне же вечером он отбудет из города, предпочитая переждать тревожное время в гостях.
Анна остановилась.
Поднесла руку к голове и пожаловалась.
– Болит, наверное, солнце…
Солнце пекло немилосердно, будто спешило выжечь тьму из города, но та отступала, пряталась в тень редких деревьев, заползала под лавки и юбки, цеплялась за зонты дам и часы кавалеров.
– И кружится… надо было зонт брать, – Анна остановилась. – Погоди, мне просто… перевести дыхание.
Ее проклятье молчало.
Да и тьма знала, что она здесь не при чем. И стало быть, действительно солнце? Или усталость? Или нервы последних дней?
Анна присела на лавочку.
– Может…
– Нет, сейчас пройдет. Иногда случается. Я всегда была такой. И тетка, помнится, ворчала, что я немочь бледная. Она-то загорала, и отец смуглый, а я открытое солнце плохо переношу. Почему они тебя ненавидят?
Глеб сел рядом.
Цвели… какие-то цветы цвели в плетеных корзинах, подвешенных под крышами. И на клумбах. В тени куцых деревец, закрытых коваными решетками, судя по виду совсем недавно поставленными.
Было почти мирно.