На краю одиночества
Шрифт:
– Сам понимаешь, протокол… все ж Его императорское Высочество прибывают, так что со зверем нас и на порог не пустят. Ее не пустят, потому как правила – они на то и правила, чтоб блюсти.
Анна коснулась теплой чешуи. Оставить Аргуса?
Пойти одной?
Нет, нет и нет… она согласилась, да, но… не на то, чтобы одной.
– Не спорьте, – Дед переложил трость в левую руку. – А ты, зверюга, домой иди… и сиди там тихонько.
Аргус зевнул и отвернулся.
Взглянул на Анну, ожидая подтверждения. И все на нее смотрели. Тоже ожидая?
– Иди домой. Я… как-нибудь справлюсь.
– Мы, – поправил Глеб хмуро. – Мы справимся.
Глава 24
Дорогу Анна запомнила плохо.
Ей вдруг сделалось дурно, а нюхательные соли она оставила дома. И даже не помнила, где именно, потому как прежде не случалось в них нужды. Они и вовсе оказались в ее шкатулке случайно, присланные в подарок. Вот и…
Дурнота наползала.
И экипаж вдруг показался тесным, а еще донельзя громким. Сквозь тонкие стены его приникал каждый звук.
– На от, глотни, – в руки сунули флягу. – И не стоит переживать. Я тебя не дам в обиду. Никто не даст.
Никто.
Слишком уж… никто и никогда… горькие травы, и горечь помогает. Да и дорога вдруг заканчивается.
Здание городской ратуши сияет. Оно будто пламенем объято, только розовым, зефирным и нестрашным. Еще золотым. Или вот голубым. Сотни шелковых фонариков меняли оттенки огня, пуская волну за волной.
– Позерство, – пробурчал Дед.
Белые розы.
Розовые эустомы того невероятного оттенка, который появляется только после воздействия. Золотая пыль на лепестках. Полузабытое ощущение сказки.
Распорядитель, встретивший гостей поклоном. И шелковые маски данью традиции. Зачем они нужны? Маски полупрозрачны, и рисунок на них меняется, то бабочки порхают, то…
Ткань вдруг становится зеркальной, и Анна видит себя.
А Глеб? Он тоже отражается?
– Ты красива, – повторяет он.
Да.
И нет.
И ложь, Анна знает, что ложь, но как же хочется в нее верить. Музыка. Она тоже доносится будто бы отовсюду, поддерживая иллюзию сказочного сада, который раскинулся в бальной зале.
Паркет.
Трава у колонн. И сами они вдруг превращаются в дерева с плотной тяжелой корой, которая Анне напоминает чешую. Перекрученные стволы устремляются ввысь, чтобы там, у самого потолка, выпустить змеевидные ветви. А те переплетаются друг с другом. И в ветвях вновь же сияют огни.
Звенят позолотой искусственные листья…
– А ничего размах, – Земляной поднял бокал с ближайшего подноса, понюхал и вернул. – У кого ж тут фантазия разыгралась?
Анна не знала.
И знать не хотела. Она… она вдруг словно потерялась в этом лесу, которого не существовало. Она не чувствовала отклика ни от деревьев, ни от травы, разве что цветы, пока еще живые, но запечатанные магией, готовы были отозваться, но… нет.
– Все хорошо? –
И он не уйдет.
Не бросит.
– Все хорошо, – она отозвалась и улыбнулась, и зеркало его маски отразило улыбку Анны, исказив ее, превратив в мучительную гримасу.
– Ты устала?
– Нет.
– Потанцуем?
– Я не умею… то есть… нас учили, но это было так давно.
– Время не имеет значения, – протянутая рука. И белая перчатка. Приглашение, от которого следовало бы отказаться, потому что Анна прекрасно понимает, насколько плохо она танцует.
Курсы… да, танцу там уделяли внимание. Примерно такое же, как и правилам ведения домовых книг. Или чистке столового серебра. Умению рассаживать гостей… эта наука и тогда Анне не давалась.
…сказочные девы порхали над полом. Они гляделись настолько легкими, невесомыми даже… магия?
Их учили с юных лет.
Анна же…
– Просто поверь мне, – Глеб не собирался отступать.
– А трость?
– Трость вальсу не помеха.
Наверное.
И да.
И нет.
– Слушай музыку, – он держал крепко и в то же время мягко, а тьма, та самая, которой боялись люди, окружила Анну невидимым коконом, нашептывая, что верить можно. И нужно. И что нет Анне дела до остальных, быть не может. Что они?
Кто они?
Есть лишь она. И вот Глеб. И музыка. И еще светлячки, которые на тонких нитях спускались с потолка. Нити почти не видны, и кажется, что капли света просто парят в воздухе.
Анне надо успокоиться.
Расслабиться.
И поверить прежде всего самой себе. Тело ее помнит, прекрасно помнит. И оказывается, нет нужды считать про себя, молясь, чтобы не сбиться со счета. И оказывается, что в зеркале маски отражается не только Анна, но и сказочный мир вокруг. Мир, в котором не осталось никого, кроме нее и Глеба.
Разве возможно такое?
Или…
…возможно.
– Мне нравится смотреть на тебя. Даже в маске, – Глеб касается маски кончиками пальцев. – Тебе идут ромашки.
– Ромашки? А у тебя зеркало.
– Я не совсем уверен, что это именно ромашки. Может, что-то другое, но цветы. А зеркало – это полезно.
Он не позволяет Анне упасть. Он кружит, и голова Анны тоже кружится. И она готова поверить сказке, когда музыка вдруг смолкает.
– Устала? – Глеб не собирается отпускать ее.
Ни сейчас. Ни потом.
И дело даже не в нем, дело во тьме, которая привыкла к Анне. И в самой Анне, которая привыкла к его тьме. И в том, что им всем поодиночке не выжить.
Никак.
Это ли любовь?
Или… что-то другое? Куда как более важное?
– Немного, – теперь улыбаться легко, и зеркало это замечает. Оно запоминает отражение Анны, и удерживает его, будто играясь. Здесь все – большая игра.
– Идем, я тебя спрячу… и мне придется…
…отойти.
– Ненадолго, – обещает Глеб. И Анна видит за маской чувство вины, которое теперь не понятно. Она, в конце концов, не маленькая.