На краю одиночества
Шрифт:
– Здесь, – не слишком радостно ответила Ольга. – И я не дитя!
– А ваш брат?
– И он. В смысле здесь. И не дитя.
Она поморщилась.
– Что-то не так?
Ольга прикусила губу, говорить о семье она явно не желала.
– Вчера он проиграл… сколько с полста тысяч? И это не самый большой проигрыш за последние полгода. Верно?
– Он… он идиот, – это было сказано с преогромным облегчением, будто Ольга только и ждала, что вот этой возможности выплеснуть гнев. – Идиот! Я ему говорила… кто садится играть, когда все время проигрывает?!
– А еще
– Копию?
Ольга моргнула.
А Глеб отступил. На шаг. Больше ему все одно не позволят, потому как не только Земляные сидят на цепи кровной клятвы. Прежде, правда, она не доставляла неудобств, скорее являясь взаимным гарантом спокойствия, но теперь…
Тьма волновалась.
Тьма скучала по своему свету. И стоило попросить ее… она не выплеснулась, скорее с невероятною готовностью поспешила раскрыться, потянуться к той, без которой больше не желала существовать. И Глеб ощутил легкую тень обиды.
Недоумение.
Страх?
Нет, скорее остатки его… озабоченность. Усталость. Одиночество, до боли знакомое ему самому. Неуверенность? Тьма проглотила ее.
И обняла.
Она шепнула, что нужно подождать, потерпеть, а лучше… лучше уйти. Спуститься. Откуда? Балкон? Балконы здесь имелись, скрытые за искусственными растениями, задернутые пеленой иллюзий, но они были. И значит, Анна там? Хорошо. Пусть идет вниз.
Она поймет.
Она умная. А рядом с Его императорским Высочеством будет безопасно… должно быть безопасно.
– Копию, – Николай тоже смотрел вверх, и казалось, он видит не только балконы, Анну, но и собственные Глеба мысли. – У весьма уважаемого ювелира, который порой оказывает любезность состоятельным людям, попавшим в неловкую ситуацию. И с вашей матушкой он работает давно.
Маску Ольга сняла.
И вправду, к чему маска, когда и так все понятно. Она тронула щеку, смахнула золотую пылинку, пробежалась пальчиками по нарисованным звездам.
– Я знаю, что… она… порой невозможна. Невыносима даже, особенно, когда Олег… вы не подумайте, на самом деле он неплохой. Зануда и сноб, но… когда я болела, он был со мной рядом. Приходил. Пробирался в окно и сидел. Книги читал. Или рассказывал. И жалобы мои выслушивал. Играл для меня. Когда играет, он… он совсем другой. А еще он приезжал за мной, когда наступали каникулы, и отвозил к отцу. И несколько дней мы проводили втроем.
Его императорское Высочество подняли руки.
– Я помню все это. И… и я знаю, что он не сам. Это болезнь. А матушка, не желает признавать ее.
Маска падает на пол.
А тьма шепчет, что все хорошо, что Анна идет.
Она близко.
Где-то здесь, среди искусственных деревьев, под которыми натужно веселятся искусственные же люди.
– И да… когда он пьет лекарство, все хорошо, но… он такой упрямый! Особенно в последнее время… я даже не знаю, что делать, – пожаловалась Ольга, поднимая маску. – Он отказывается… и ругается с мамой, и уходит… а она тоже злится. И я там будто лишняя, понимаете?
Она
И удивилась должно быть, поняв, сколько всего рассказала. И прикрыла ладонью рот. И закричала бы, пожалуй, только вовремя осознала: не услышат.
– Вы сами устали от этих тайн, – примиряюще заметили Его императорское Высочество. – В противном случае у меня ничего бы не получилось.
Ольга замотала головой.
И сделала шаг назад.
Остановилась.
– Вы… меня отпустите?
– Позже, – Николай потер глаза. – Пока побудьте рядом. У меня не так много друзей, и одним я уже рискнул…
…тьма насторожилась.
Что-то изменилось здесь, в зале… что-то изменилось во всем мире, и эти перемены касались Анны. Глеб развернулся. И услышал тихое:
– Иди.
А потом Анна пропала.
Анна всерьез раздумывала, не стоит ли ей вернуться домой.
Запереться.
Снять драгоценности и платье. Завернуться в старый теплый халат, сделать чаю и забыть обо всем.
…как забыли о ней.
Сколько времени уже прошло, сколько…
Она смотрела, как Его императорское Высочество отступили в тень колонны, чтобы исчезнуть, а никто этого не заметил, что тоже было странно. Все будто бы позабыли о наследнике престола, вернувшись к прежним своим занятием.
Играла музыка.
Меняло цвет пламя шелковых фонарей. Дрожали светлячки, но ощущение чудо исчезла. Анна поднялась. Она уйдет… никто не хватится.
Никто никогда…
…она умела прятаться среди людей, потом, когда поняла, что так легче, что если тебя нет, то и обижаться нечего…
Раз-два-три…
Снова вальс.
…раз и два…
Пол каменный, но звука нет, и никто не увидит жалкой ее попытки. Заныла нога, и Анна остановилась, оперлась на трость.
Спускаться?
Искать Глеба?
…спускаться.
Она кожей ощутила ласковое прикосновение. Ветер? Нет, ветру было тесно в этом зале, слишком душно, слишком ярко. Ветер запутался бы в ветвях искусственного плюща, а после, разозленный, сорвал бы и фонарики, и светляков, сбросил бы…
Тьма.
Теплое душное покрывало легло на плечи Анны. И отпустило. Показалось вдруг, что Глеб рядом. Где? Внизу. Где-то там, среди масок и людей в черных костюмах, которые из-за этих костюмов и масок кажутся удручающе одинаковыми.
Как она отыщет?
И почему он не способен вернуться?
Нельзя?
Разве кто-то способен что-то запретить темному магу?
Нельзя.
Способен, стало быть. Слушать тьму получается легко, почти так же легко, как слушать ветер. И Анна соглашается не судить. И обиду свою отдает, пускай… в конце концов, обидеться она всегда успеет. Собственная эта мысль позабавила.
С обидами она никогда не носилась.
А тут…
Тьма ложилась под ноги.
И вывела в коридор. И дальше куда? Влево или вправо? Анна обернулась. Вправо… определенно, вправо. Вот и лестница. Она вдруг показалась бесконечной, а нога снова заныла, предупреждая, что спуск предстоит долгий. Как ни странно, но спускаться Анне всегда было тяжелее.