На краю одиночества
Шрифт:
Не заблудится.
Постарается, во всяком случае, не заблудиться.
Глеб и вправду ее спрятал. Длинные плети искусственного плюща скрывали небольшую нишу, о существовании которой человек посторонний вряд ли догадался бы.
– Пить хочешь?
– Нет. Я хочу, чтобы ты не уходил.
– Тогда я останусь.
– А дело? – Анне непривычно капризничать, но все же хочется, невероятно хочется взять его за руку и потребовать, чтобы он не уходил.
Ни сейчас.
Ни потом.
Она
– Справятся.
Это ложь.
И зеркало рябит. Интересно, что за заклятье на нем поставили? Анна изучит маску. Как-нибудь потом, если им позволят оставить. А если нет… ведь можно просто взять, спрятать, скажем, в клатч. Как-то нехорошо графине красть карнавальные маски, но если очень хочется, то, быть может, можно?
– Нет, – она все же находит в себе силы отпустить его. – Не справятся. И ты это знаешь. И я знаю.
До чего бессмысленное благородство.
И Анна жалеет о нем тотчас.
– Иди.
Глеб отступает.
– Иди уже. Я… здесь тебя подожду.
Он все еще сомневается, и эти сомнения, что уж говорить, приятны. Но… он тоже знает, что такое долг. И понимает, что Алексашки не хватит на всех.
Сколько времени займет ожидание?
Она готова.
Она… потерпит. Анна ведь на самом деле прекрасно умеет две вещи: терпеть и ждать. А потому она просто посидит, разглядывая нити плюща. И просто представит, что на самом деле она не прячется, а играет. Как в детстве. И что из того, что сама Анна давно уже взрослая? Взрослые тоже любят играть.
К примеру, в прятки.
Она закрыла глаза.
И наверное, задремала, хотя спать на балу… и очнулась уже от холода: камень и шелк не самое лучшее сочетание. А еще рядом были люди.
Близко.
За стеной из плюща.
Вздох. И снова… и такой характерный, протяжный стон.
– Не спеши, – лихорадочный шепот, который кажется знакомым. И сердце обмирает. – Нас могут увидеть…
– Плевать.
Смешок.
И вновь вздох. Возня какая-то. И щеки Анны полыхают, а еще ей дико страшно, что кто-то из тех двоих, устроившихся рядом, вдруг поймет, что они не одни, что… получается, Анна подслушивает?
Подсматривает?
Она прижалась к стене, которая показалась ледяной, и поднесла к губам руки, подула. Пальцы, кажется, вовсе потеряли чувствительность. Сколько Анна здесь?
И куда подевался Глеб?
Женщина постанывала. Мужчина был молчалив. И Анна лишь надеялась, что страсть его не столь глубока и всеобъемлюща, чтобы эта пара задержалась надолго. В противном случае Анна рискует замерзнуть до смерти.
Уколола обида.
Глеб обещал вернуться, но… забыл? Нет, невозможно. Или возможно? Обряд обрядом, но для мужчин дела всегда были важнее женщин. Анне
Наивная.
– Спасибо, – это произнес мужчина, а женщина ответила:
– Пожалуйста.
И Анна узнала этот голос. Узнала и удивилась. Как возможно, чтобы она…
– Значит, договорились? В полночь я жду. И постарайтесь не опаздывать…
Анна сумела подняться, хотя все тело закоченело. Казалось, что Анну заморозили изнутри, и теперь ей приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы пошевелиться.
Кости скрипели.
Мышцы…
Но она должна была увидеть. Убедиться, что не ошиблась, что…
…мужчина ушел.
А женщина стояла, разглядывая собственные руки. Аккуратные руки, никогда не знавшие работы. И след от обручального кольца давно исчез, но женщина трогала безымянный палец, то ли об этом кольце вспоминая, то ли представляя новое.
Впрочем, она почувствовала взгляд.
Обернулась.
И кажется, нисколько не убедилась.
– Знаешь, мне кажется, у тебя отвратительный талант оказываться в самых неподходящих местах, – произнесла Елена, поправляя маску.
– Возможно.
Платье на ней было черным.
Правда, крой на сей раз был далек от скромности. Тонкие бретели подчеркивали хрупкость плеч. Ткань обтягивала тело, слишком уж обтягивала, обрисовывая и тонкую талию, и высокую грудь, линию бедер…
– Нравлюсь? – Елена провела ладонями по бокам.
– Нет.
– Мало ли… женщины разными бывают, – она запрокинула голову и тряхнула гривой, в которой спрятались крохотные алмазы. И казалось, что в светлых кудрях поблескивают искры. – Осуждаешь?
– Нет.
– Врешь, – Елена наклонилась, поправляя чулок. – Осуждаешь… осуждать легко. А у меня есть свои потребности. Чтоб ты знала, супруг мой был не слишком… вернее, слишком много потреблял, чтобы его интересовало хоть что-то помимо выпивки. А у меня… я ведь живая.
– Что ты здесь делаешь?
– То же, что и вы. Веселюсь.
– А…
– Небольшое представление, чтобы никому в голову не пришла мысль побеспокоить бедную обиженную вдову.
– А…
– Пригласили.
– И часто ты…
– Не столь часто, как хотелось бы. Вы отвратительно безучастны к близким людям. Вернее, моему братцу глубоко наплевать, что происходит со мной. Сперва даже обидно было, – она подтянула съехавшую подвязку и, выставив ногу, полюбовалась ею. – Впрочем, потом я поняла, что так оно даже лучше. Он бы не понял. Такой же моралист, как и Наташка, только она еще рясу нацепила, что честнее.
– Зачем ты с ним встречаешься?
– Еще и подслушала… и давно ты в этой норе?
– Понятия не имею, – честно призналась Анна.