На краю света
Шрифт:
За средним столом сидит наш Наумыч. На нем черный морской китель с нашивками, белая наглаженная сорочка, галстук.
Слева от Наумыча – Потапов в зеленом френче, с орденом Боевого Красного Знамени. Сразу даже и не узнать Потапова. Все эти дни суетился и бегал по зимовке толстый, приземистый человечек в засаленных ватных штанах, в драной фуфайке, небритый, грязноволосый. А сейчас сидит этакий щеголь!
Когда все наконец рассаживаются, встает со своего места Наумыч.
Опираясь о стол руками, он медленно
Тихо в кают-компании. Я поглядываю на своих товарищей. Вон Боря Линев – спокойный, крепкий, загорелый. Он задумчиво склонился над столом и чертит вилкой по клеенке. Вот Гриша Быстров. Ему и сейчас не сидится на месте. Он ерзает по скамейке, вертит головой, ковыряет в ухе. Вон сидит Лызлов – неподвижный, точно вырезанный из дерева человек. Леня Соболев посасывает потухшую трубочку и чему-то улыбается, глядя на потолок. Боря Маленький что-то быстро шепчет Шорохову, точно в чем-то оправдывается. Лицо у Бори обиженное: наверное, Шорохов опять за что-нибудь отругал его.
И мне кажется, что старые зимовщики все какие-то дружные, спокойные, сдержанные, а мы – как разношерстное стадо.
Наумыч медленно поднимает бокал:
– Позвольте, товарищи, считать, как говорится, открытым это последнее свидание двух зимовок. За дружбу! За славное племя советских полярников!
– Ур-р-р-а-а-а! – закричали зимовщики, матросы, командиры. Загремели, задвигались стулья, зазвенели стаканы.
– Ну, хозяева, угощайте! – прокричал Потапов.
Угощать мы не умеем, никак еще не привыкнуть нам к новой роли хозяев Земли Франца-Иосифа.
– Угощайтесь сами, чего там! – кричит Гриша Быстров.
Пир начался.
Под утро от берега отвалила последняя шлюпка.
Медленно шла она по спокойной тихой воде бухты. Вот она причалила к ледоколу. Маленькие черные фигурки взобрались по веревочному трапу на корабль. Потом подняли на корабль и шлюпку.
Сияя огнями, стоял в бухте «Таймыр». Из трубы лениво выползал беловатый жиденький дымок.
Гриша Быстров, Наумыч, Костя Иваненко и я собрались на берегу, около опрокинутой большой лодки. Мы были уже одни на этой полярной земле.
Наумыч роздал нам картонные коробки винтовочных патронов. Мы зарядили винтовки, выстроились в ряд.
– Раз, два, три!
Залп. Еще залп. Еще.
Низкий страшный гудок ледокола протяжно ответил нам.
Разбуженные пальбой, скуля и завывая, сбежались собаки. Они уселись у самой воды и уставились на корабль. Байкал подошел ко мне, потерся крепким лбом о коленку, зевнул и лег у моих ног.
Была холодная безлунная ночь.
Вся зимовка уже спала. Мы хотели дождаться, пока ледокол тронется в путь.
Но он все стоял и стоял.
– Пойду спать, – сипло сказал Наумыч. – За десять суток и не прилег даже как следует. Пойдем-ка, Костя.
Они ушли, и мы с Гришей остались вдвоем.
В море стало светать. Вдали, в проливе, быстро проплывали, будто спешили куда-то белые льдины. На ледоколе погасили огни.
В 7 часов утра на носу ледокола загремела лебедка: выбирали якорь.
– Смотри, смотри, пошел!
«Таймыр» медленно, с опаской стал разворачиваться носом на юг. Три хриплых гудка прокричали:
– Прощайте! Прощайте! Прощайте!
Вспарывая стеклянную воду, ледокол взвыл пронзительной, тоскливой сиреной и, растягивая за собой в небе длинную ленту густого черного дыма, пошел на юг, в открытое море, домой, к Большой земле.
Мы стали поспешно стрелять. Сзади тоже вдруг послышалась сухая револьверная стрельба. Я оглянулся. Из форточки Наумычева окна торчала толстая волосатая рука с наганом.
На крыльцо выскочил заспанный Соболев. Рыжий полушубок он накинул прямо на нижнее белье.
– Леня, уходит! – закричал я.
– Уходит. Уходит. Вижу, что уходит.
Он стоял, дрожа от холода, и глядел на удалявшийся пароход.
А «Таймыр» стал уже маленькой черной точкой. Только дым все еще висел в спокойном утреннем воздухе, да колотились в прибрежные камни большие волны, поднятые ледоколом.
Вышел Боря Линев. Он зевнул, ударил ногой подвернувшуюся собаку, оскалил крупные белые зубы.
– Ушел?
– Ушел, Боря. Теперь конец.
Я побрел домой. Прошел мимо черной, закопченной бани. Дверь в баню была открыта. На полу спали собаки.
Я поднялся на крыльцо своего дома и еще раз оглянулся. «Таймыр» уже скрылся за горизонтом. Пустынный берег был завален ящиками, бочками, бревнами. На черном большом камне неподвижно сидел Волчок – дежурный по берегу.
Бухта была пуста.
Тишина.
Мы остались одни.
Зимовка началась.
Глава четвертая
Одни
Сквозь сон я услышал отдаленные, мерные удары колокола. «Верно, это на завтрак. Пора вставать», – лениво думаю я. Но вставать не хочется. В доме тихо, все еще спят. Я поворачиваюсь на другой бок и с головой закутываюсь в одеяло.
Но вдруг страшный визг, разбойничий свист, молодецкие выкрики и удары медных тарелок потрясают стены нашего спящего дома. Кто-то с треском распахивает дверь в коридор, и оглушительный вой и рев наполняют весь дом.
Это орет в комнате Шорохова патефон.