На Краю
Шрифт:
— Эй, Семенов! — крикнули ему вслед. — Ты чего? Сам же хотел!
Но Семенов, не оглянувшись, скрылся за поворотом коридора, а его товарищи остались вдвоем.
— Ну что, в камеру его? — спросил третий. Свое мнение у него, по всем признакам, отсутствовало.
Я стоял, прислонившись к стене, и ждал их решения. Кровь из носа капала на воротник рубашки, скованные руки болели.
Второй полицейский чертыхнулся, освободил мне руки и втолкнул в камеру. Я сел на нары и вытер рукавом кровь с лица. Я чувствовал себя почти победителем.
После этого происшествия я так и не уснул. Лежал и думал о
2.
За мной пришли поздно ночью — для союзной полиции не существовало местного времени. Все повторилось, как в кошмаре: конвой, ярко освещенный космодром Онтарио, межпланетный катер, шлюз огромного крейсера, бесконечные коридоры, чиновник, удивленный отсутствием у меня печати, и одиночная камера. Я сел на койку и постарался подготовиться к любому исходу. Второй раз будет труднее. В конце концов, у них могут найтись и другие способы получить правдивые показания. Однако сидеть безвольной куклой, выкладывая все, казалось мне самым отвратительным, что может со мной случиться. Каким же наивным я был тогда!
Сидя в камере, я постарался расслабиться, насколько возможно. Скоро мне потребуется притворяться и лгать, а для этого следует стать спокойным и отрешенным. Не уверен, что у меня получилось, но на кресло-трансформер в кабинете следователя сел уже не наивный капитан, пытавшийся спрятать от Союза изобретателя межзвездной связи. Новый я помнил одно — нужно уцелеть и остаться свободным, поскольку это всё, что у меня останется в новом мире.
Я не удивился, увидев, что в кабинет входит мой старый знакомый капитан Косарев. Поймав его взгляд, острый, пронизывающий насквозь, я приложил все усилия, чтобы не спрятать глаз. Напротив, я привстал ему навстречу и сказал:
— Как хорошо, что это вы!
— Да? — Косарев даже шаг замедлил, так удивился. — Чего же тут хорошего?
— Ну, — Я сделал вид, что смутился. — Мы с вами уже встречались, и вы знаете, что я ни в чем не виноват!
— Вообще-то, я ничего не знаю. Нам ведь не удалось допросить вас под присягой.
— Но вы же обыскивали мой корабль и в курсе, что там никого не было. И на Антраците вы тоже никого не нашли, само собой. Потому что я туда никого не привозил.
— Корабль после дезинфекции? — Косарев улыбнулся. — Естественно, мы не нашли никаких следов.
— И правда, была же дезинфекция, — я изобразил, что только об этом вспомнил. — Но я и подумать не мог, что вам понадобится… Я пять месяцев не чистился.
— Да, — кивнул он. — Мы это проверили. Но, видите ли, капитан Артемьев, вроде складно все получается, но что-то не стыкуется. На Красном Небе вы с этими людьми разговариваете и расспрашиваете о них. На Антраците вы очень вовремя устраиваете дезинфекцию, потом оказывается, что вас нельзя допросить под «присягой»…
— Я не знал об этом! — Хоть тут можно не врать.
— Да, — Косарев помолчал. — Вы вели себя так, как будто не знали. И тогда я вам поверил, а теперь
— Понятия не имею. — И снова можно отвечать честно. — А разве она не врожденная? Вы сказали — нестандартная реакция, или как-то так. Редко, но бывает.
— Я о такой реакции раньше только слышал, — признался следователь. — Но после вашего случая я навел справки, и мне объяснили, что такой набор симптомов указывает… на определенные вмешательства в организм. Целенаправленные вмешательства, которые исключают возможность допроса под «присягой». Выходит, мы что-то не знаем о вас, капитан Артемьев.
— Вы можете проверить, что я именно тот, кем являюсь, — сказал я напряженным голосом. — И я не представляю, кто такое со мной проделал.
Мне оставалось лишь надеяться, что мой отец хорошо замел следы, и тайна моего рождения останется тайной. По документам я был воспитанником интерната с младенчества и до семнадцати лет, но по факту до самой смерти отца рос в семье, а потом попал в интернат, но и там меня навещала мама и забирала на выходные. Женой сенатора она не была, отец и здесь проявил свойственную ему осторожность. Сейчас, спустя семнадцать лет после его смерти, никакое расследование, даже самое тщательное, не выявит мою связь с сенатором. Мало ли однофамильцев.
— Я родился на Шторме в год мятежа и вырос в интернате, — повторил я привычно. — О биологических родителях я ничего не знаю. Может, сторонники независимости проводили тайные опыты? На детях.
— Не говорите глупостей, — оборвал меня Косарев. — Но мы проверим.
Судя по тону, следователь и сам понимал: ничего он не выяснит, спустя столько лет. Самое смешное, что мое предположение было недалеко от истины. Наверняка это дело рук отца, главного сторонника независимости Шторма. Я передернул плечами. Как это на него похоже — никому и слова не сказав, обеспечить родному сыну еще одну степень свободы.
— Вы интересный человек, — помолчав, продолжил Косарев. — У вас нет печати, но есть непереносимость «присяги». И вы почему-то оказались по уши замешаны в это дело. Куда не кинь — везде вы. Хорошо. Я вас слушаю. Как эти люди оказались на «Птахе», если вы не увозили их с Красного Неба и не прятали где-то на Антраците?
— Да где я мог их спрятать?!! — Изобразить, что у меня сдают нервы, было совсем не сложно. Я действительно держался из последних сил. Мне не нравились эти игры, я не умел их вести и не верил, что в силах выиграть. Но, как и в случае с пьяными полицейскими, я не хотел сдаваться сразу. — Там что, остались места, которые вы не проверили, пока держали меня взаперти?!
Косарев задумчиво пожевал губами.
— Вообще-то нет, — сказал он. — Я думал, мы проверили всё. Каждый дюйм под этим проклятым куполом. Заглянули буквально под каждую кровать в городке, в каждое помещение космодрома. Но кто знает… Вдруг вы сумели нас обмануть.
— Нет, — я покачал головой. — Я не брал их на Красном Небе и не привозил на Антрацит. Они сами нашли меня на Океане, подстерегли у аппарели. Я так понял, они как-то выяснили, что меня уже проверили. Я их узнал, но было поздно. Меня разоружили, наставили пистолет… Мне пришлось согласиться, — закончил я. — Они мне угрожали.