На кресах всходних
Шрифт:
— Если смотреть просто, без второго дна, так сказать, то мне больше всего думается на Недбайлу. Он у меня первым и идет, — сообщил политрук.
— Криворылый свистун, — сказал с особенной неприязнью Михась.
— Да. Конечно, сразу встает вопрос: где он прятался от своей совести до сорок четвертого года? Говорит, был табельщиком в Лидском депо. Я оставил запрос в бригаде, нехай проверят.
— Ну, это можно всем предъявить, — заметил Тарас.
— Все складно рассказывают, — искоса заметил Шукеть.
— Я бы поверил только Пекше, — сказал Антоник, — обычный деревенский дурень. Пахал, пахал, пока хутор не сожгли. Он в лес, а тут мы.
— Все равно вопрос: почему он не пришел, когда мы на Замостье ходили, хутор же его рядышком?
— Ты ходил? — опять ехидно вставился Шукеть.
Тарас налился на него кровью всем щекастым лицом.
— И Литвинов, надо сказать...
— Что ты хочешь, Вася, сказать? — Бобрин повернулся к начальнику разведки.
— Да больно ладный он какой-то для старшего сержанта.
— У него документ, — развел руками Шукеть.
— Да то-то и оно, — пожал плечами Антоник. — Где он прятал солдатскую книжку, пока на хуторе работал?
— Он говорит, недавно в плен попал, — продолжал тихую конфронтацию с Антоником помначштаба.
— Опять же какой плен? Фронт сколько месяцев стоит!
— Ну он же сказал — в разведку ходил. Ты что-то его не спешишь с собой взять.
Антоник лишь пожал плечами в ответ Шукетю.
— Мне больше всего Яков подозрителен, — вставил слово Михась. — Парикмахер из Скиделя — что это вообще такое посреди войны? Кого он там одеколонил?!
— Говорит, жену угнали. Раскрыли, что еврейка, и угнали. после этого он рванулся в лес. — Шукеть читал по тетрадке.
Тут Антоник кивнул:
— Ни черта не умеет, ручки субтильненькие.
— Ты попроси, чтоб побрил, — сказал отошедший от шутки Шукетя Тарас.
— Уже, да и стрижет классно, — подтвердили сразу несколько человек.
— А хорошо выглядеть люди хотят при любом режиме, — сказал Витольд Ромуальдович, но было видно: думает он о другом.
— А Дамулис, литовец?
— Верно подмечено, Тарас Ромуальдович.
— Хватит шукеть, — отбрил ему брат командира, но шутка, повторенная во второй раз, никого не насмешила.
— А Недбайлу я бы немножко на недельку изолировал, — сказал Михась.
Командир поднял на него обычно опущенный взгляд:
— Это потому что он девчонку у Анатоля отбил? Не надо тащить сюда дела семейные, и особенно личные.
Шукеть едва заметно ухмыльнулся — всегда бы так.
— Такого бойца теряем, — попытался возразить отцу Михась.
История и в самом деле была неприятная. У Анатоля складывался красивый, хоть и лесной роман с девушкой Оленькой, медсестрой из отрядной санчасти. Школьница из Мостов бежала, как и многие, от отправки в Германию. Звали ее Оля, а называли так, словно имя происходит от «оленя» — такая была грациозная и милая. Командиру она напоминала пропавшую черноволосую дочь, хотя Оленька была блондиночкой. Он ее уже полюбил, словно будущую дочуру. И казалось, куда ей от такого орла, как Анатоль? Орла и рыцаря. Анатоль был деликатен, обходителен, и это продолжалось до тех пор на глазах у всего умилительно поглядывавшего отряда, пока не явился этот Недбайло, тридцатилетний, мордатый, чуть даже криворотый дядька, любитель посвистеть и порассуждать цинически. Увидев красивую пару, сразу заявил, что девка будет его. Над ним даже смеяться не стали — ну дурак, чего возьмешь. Однако он как-то сумел вклиниться в эту историю. что уж он там плел, как брал воображение Оленьки, а факт, что теперь она жила с ним, в его землянке, на правах его женщины, а рыцарь Анатоль подыхал где-то на краю отряда, высох, очумел, и боялись, что застрелится или в одиночку пойдет без приказа брать германскую чугунку.
Недбайлу ненавидели, и, если бы не Витольд, Порхневичи устроили бы ему темную, а Оленьку как бы перестали замечать. Она перестала быть радостью отряда со своим житейским полнокровным счастьем.
Командир повернулся к Антонику:
— Пусть вместо Анатоля с Литвиновым в паре будет Зенон. Проинструктируй его.
Витольд Ромуальдович встал с окончательным видом — можно расходиться. Так он ни слова и не сказал за время заседания.
— А когда же операция? — спросил, оглядываясь на поднимающихся, Михась.
Товарищ Бобрин щелкнул замком планшета:
— Завтра. Завтра, двадцать третьего июня, начинается операция «Багратион».
Глава третья
Повх поставил тяжелую ногу на подножку брички и надавил изо всей силы. Бричка закачалась, как лодка на волне.
— Запрягай, — велел Гапан Мажейкису.
Тот пихнул в плечо Тейе и ткнул пальцем сначала в сторону лошади, потом в сторону брички:
— Ну, чего пялишься? Не понял? Придут русские — тебе не поможет «твоя моя не понимай».
Эстонец приветливо улыбнулся литовцу.
Повх насмешливо хрюкнул и пошел к себе в кузню, вытирая руки о грязный фартук.
Иван Иванович, глядя, как Мажейкис, матерясь про себя и отталкивая руки пытающегося пособить Тейе — отойди, дурак! — возится с упряжью, спросил:
— Как думаешь, почему обезьяны не разговаривают?
— Вам виднее, генерал!
— Чтобы не заставили работать.
Начальник полиции вообще-то старался произвести впечатление человека хоть и проницательного, но простого. Считал, это полезнее в работе с сельским населением. Но иногда в его речи проскальзывали обрывки сведений и мыслей, которые вроде бы не вполне совпадали с принятым образом. В последнее время чаще они стали проскальзывать, что говорило об ухудшении общего состояния пана начальника. Он пил больше, чем в прежние месяцы, и можно было догадаться — стал задумываться о будущем. Несмотря на то что фронт в последнее время стабилизировался и наползал не так угрожающе, Иван Иванович судорожно соображал над вопросом своей безопасности в будущем. В ближайшем будущем. То, что для немецкого командования он не выглядит ценной фигурой, он догадывался. Спасать его в случае прихода красных армий никто не планирует. Следует каким-то образом повысить свою ценность в глазах кураторов в жандармерии. Как это сделать?
Жизнь подсказала.
Три дня тому назад, когда он на этой самой бричке катил в сторону Дворца, катил беззаботно, один, дабы не добивать доживающую свой век правую рессору, из-за липового ствола появилась человеческая фигура со «шмайссером» наперевес, и это был явно не немец. Чуть дальше, из-за другого ствола, другая фигура, руки в карманах, и можно было не сомневаться — там пистолет, а то и два. Но это было не несчастье, а везенье. После разговора с этими людьми для Ивана Ивановича впереди забрезжило.