На кресах всходних
Шрифт:
Его преподобие почему-то очень громко сглотнул слюну, и его кадык совершил невероятно протяженное движение по горлу.
— А это очень тяжело, когда ты враг везде и тебя ненавидят и те, кто надзирает, и те, над кем надзирают. Когда тебя никто не жалеет... Порядок в гетто был злой, я пытался добиться от пана Матысика хотя бы... Никто не слушает священника в моменты крайнего своего ожесточения. Пан Матысик потерял здоровье в лагере у Сталина, и, когда у него разыгрывается ревматизм, он строит голынковских евреев на снегу на обыск и осматривает их, пока самые слабые не падают от холода. И никуда ведь не убежишь. Получается, что все остальное население местечка — добровольные охранники. Несколько человек бежало все же. Замерзли, кого-то вернули. Кто-то нашел то место, где скрывался Бельман в лесах. Но это... да. А Вениамину было хуже всех. Холоднее всех, больнее всех... И он не выдержал.
— Он не умер?
Четки быстро забегали в сухих, белых пальцах.
— Ты спрашиваешь как сестра. Впрочем, — он нервно хмыкнул, — как же еще. Тебе важно, что брат твой жив, остальное тебя волнует меньше. Он не умер. Он выдал Апанелю, а значит, и немцам место за Соничами, где прятался еврейский лагерь самообороны. Зондеркоманда выехала не сразу; наверно, можно было бы известить. Говорят, племянник пана Цвикевича пытался известить... Одним словом — кого-то убили, а большую часть отправили туда же, в Голынку, раз уж там есть гетто. И натянули по такому случаю колючую проволоку. Мне удалось отстоять тех троих детей, которых ты видела. Уж не знаю, как хватило моего авторитета. Я просил, по правде, детей Вайсфельда, но Апанель не дал, сказал, что это может быть мне выгодно, как будто я рассчитываю на закопанное где-то золото этого богача. Тогда я потребовал детей Бельмана. Он сначала тоже заупрямился, и знаешь, чем я его пронял? Историей про Амана. Я сказал ему, что он ученик тех евреев, что казнили десятерых детей этого конечно же негодного человека, а потом...
— Где Веня?
Старик замолчал.
— С твоим братом все в порядке. Хотя что мы можем считать порядком в данном случае... Он жив. Он здоров. Телесно уж как минимум. Его увезли куда-то немцы — по слухам, в особую школу для патриотов здешнего края. Больше я не знаю.
Он встал.
— Теперь сама решай, как тебе принять все это. Больше, чем рассказал, я рассказать не могу. Если тебе некуда идти, оставайся, миска супа для тебя здесь найдется и работа по хозяйству.
Глава двадцать пятая
Чтобы понять, что происходило на захваченной немцами белорусской территории в административно-политическом смысле, необходимо отступить во времени на пару шагов назад. Начать надо с 1 сентября 1941 года, тогда упразднена была военная оккупационная администрация и из Берлина был прислан господин Кубе, чтобы заступить на пост генерального комиссара. Удивительное дело, но этот немецкий высокопоставленный чиновник не был тупым исполнителем верховной воли, а имел собственные представления о том, как следует отправлять порученную должность. Например, рейхскомиссар Украины господин Кох собирался править «при помощи махорки, водки и нагайки». Господин Кубе собирался завоевать симпатии населения. Симпатии проще всего завоевываются с помощью уступок. Кубе готов был идти на уступки в сфере культуры, экономики и даже в определенной степени в области политики. Надо признать, что на эти мысли навел его не рост партизанского движения, к этой поре оно было еще слабым. Идея пряника была ему изначально милее идеи кнута. Активным носителем национальной идеи во всякой стране является интеллигенция, ее Кубе и позвал для диалога.
Положение его было непростым. Ведомство Розенберга, которому он подчинялся в Берлине, соглашалось смотреть сквозь пальцы на его тактику заигрываний с местными националистами, но прямое начальство комиссариата, квартировавшее в Риге, воротило от этих идей нос. Приходилось лавировать. Кроме того, приходилось учитывать разницу в менталитете жителей областей, вошедших в состав СССР в 1921 году, и тех, западных, что были присоединены к нему совсем недавно. Общего у них было только то, что ни там, ни там не имелось в наличии никакой национальной элиты и никаких начатков национального административного аппарата. Всю жизнь на западе вели поляки, а на востоке коммунисты. Ни белорусский народ, ни белорусский язык не занимали доминирующего положения на этих землях. Кубе поманил туземную интеллигенцию возможностью широкого реванша и воплощения старинных мечтаний.
Трудности возникли уже на первых шагах немецкого замысла. Первый намеченный в лидеры Белорусского национального центра — Н.Щорс без объявления причин отказался и стушевался куда-то вон из Минска. Создали Минское окружное управление и назначили начальником профессора Р.Островского, того самого, деятеля двадцатых. Одновременно он возглавил так называемое Параллельное бюро, официально получившее статус «высшей белорусской инстанции». Но тут же раздались голоса, оспаривающие право именно Р.Островского на высшую должность.
В октябре в Минск прибыл малоизвестный в городе и республике, но весьма активный И.Ермаченко и с документами в руках доказал, что выбранный немецким гауляйтером лидер в прошлом сотрудничал и с коммунистами, и с поляками. Островскому пришлось бежать из Минска в Смоленск — такими сильными были огорчение и разочарование немецкого куратора. Они усугублялись тем, что самого Ермаченко ставить на место Островского тоже было нельзя: мало кто его знал, авторитета почти ноль.
Но Кубе был последовательным человеком и к тому же немцем, отказываться от своих планов не желал и не собирался. Немецкая правящая мысль родила 22 октября 1941 года Белорусскую национальную самопомощь (БНС), призвав народ к созданию ее местных комитетов. Ермаченко все же доверили руководство.
Согласно уставу, деятельность БНС должна была разлиться широко: охватить вопросы образования, народного здравоохранения, устройство домов культуры с читальнями и библиотеками, издание прессы на национальном языке. В ноябре, почти сразу после выхода из заключения, Николай Адамович получил предложение войти в уездные органы БНС, а Данута Николаевна узнала, что ее библиотека не просто так работает, а воплощает в себе идею той самой «народной асветы». Данута не могла уклониться от уже выполняемой работы, а Николай Адамович уклонился от поста. Чем-то нравственно подозрительным показалось ему данное начинание. Слишком уж четко была проведена граница немецкими выдумщиками, до которой предполагалось допустить представителей белорусской нации в устройстве белорусской жизни. Даже серьезные административные должности для местных не гарантировались. Он решил, что его семейство на данном этапе ограничится в развитии белорусской идеи работой его дочери на библиотечном фронте.
Очень скоро, буквально через полгода, выяснилось, что Николай Адамович, скорее всего, переосторожничал. 29 июня 1942 года положение БНС резко изменилось в лучшую сторону. Это случилось на довольно пышном заседании в Минске, посвященном годовщине «освобождения Белоруссии от большевиков». Кубе сделал широкий жест и назначил Ермаченко своим советником и «мужем доверия белорусского народа, представителем которого является БНС». Далее он объявил, что он преобразовывает вялые местные комитеты с хилыми «культурными» полномочиями в отделения генерального комиссариата, а местных лидеров назначает советниками при органах оккупационной администрации. В силу того, что Волковысск не выдвинул серьезной фигуры, он остался без своего представителя в высших органах. Николай Адамович был единственным значительным кандидатом, но, видишь ли, заупрямился. Теперь Волковысск находился в неопределенном административном состоянии. Он управлялся извне в национальном смысле. То ли из Слонима, где теперь был выдвинут А.Сивец, то ли из Новогрудка — там вообще на первой роли оказался Б.Рогуля, бывший член польского сената.
Кубе продолжал политику сладкого пряника. Уже вовсю полыхала партизанская война, горели деревни в качестве поучения строптивым, а «правительство» националистов получало все новые подачки. Были созданы Белорусское научное товарищество, профессиональные союзы и Женская лига, было дано разрешение на широкое использование белорусских национальных символов, теперь все заседания БНС украшались старым бело-красно-белым флагом и гербом «Погоня». И это еще не все: организовался кооперативный союз, он подчинялся БНС, было дано разрешение на открытие гимназий. Николая Адамовича позвали в директора, он отказался, чтобы быть последовательным: мол, он не из тех, кто бежит за подачками. Если бы позвали во второй раз, он бы, может, и передумал, но свято место пусто не бывает — должность заняли.