На кресах всходних
Шрифт:
Его преподобие почему-то очень громко сглотнул слюну, и его кадык совершил невероятно протяженное движение по горлу.
— А это очень тяжело, когда ты враг везде и тебя ненавидят и те, кто надзирает, и те, над кем надзирают. Когда тебя никто не жалеет... Порядок в гетто был злой, я пытался добиться от пана Матысика хотя бы... Никто не слушает священника в моменты крайнего своего ожесточения. Пан Матысик потерял здоровье в лагере у Сталина, и, когда у него разыгрывается ревматизм, он строит голынковских евреев на снегу на обыск и осматривает их, пока самые слабые не падают от холода. И никуда ведь не убежишь. Получается, что все остальное население местечка — добровольные охранники. Несколько человек бежало все же. Замерзли, кого-то вернули. Кто-то нашел то место, где скрывался Бельман
— Он не умер?
Четки быстро забегали в сухих, белых пальцах.
— Ты спрашиваешь как сестра. Впрочем, — он нервно хмыкнул, — как же еще. Тебе важно, что брат твой жив, остальное тебя волнует меньше. Он не умер. Он выдал Апанелю, а значит, и немцам место за Соничами, где прятался еврейский лагерь самообороны. Зондеркоманда выехала не сразу; наверно, можно было бы известить. Говорят, племянник пана Цвикевича пытался известить... Одним словом — кого-то убили, а большую часть отправили туда же, в Голынку, раз уж там есть гетто. И натянули по такому случаю колючую проволоку. Мне удалось отстоять тех троих детей, которых ты видела. Уж не знаю, как хватило моего авторитета. Я просил, по правде, детей Вайсфельда, но Апанель не дал, сказал, что это может быть мне выгодно, как будто я рассчитываю на закопанное где-то золото этого богача. Тогда я потребовал детей Бельмана. Он сначала тоже заупрямился, и знаешь, чем я его пронял? Историей про Амана. Я сказал ему, что он ученик тех евреев, что казнили десятерых детей этого конечно же негодного человека, а потом...
— Где Веня?
Старик замолчал.
— С твоим братом все в порядке. Хотя что мы можем считать порядком в данном случае... Он жив. Он здоров. Телесно уж как минимум. Его увезли куда-то немцы — по слухам, в особую школу для патриотов здешнего края. Больше я не знаю.
Он встал.
— Теперь сама решай, как тебе принять все это. Больше, чем рассказал, я рассказать не могу. Если тебе некуда идти, оставайся, миска супа для тебя здесь найдется и работа по хозяйству.
Глава двадцать пятая
Чтобы понять, что происходило на захваченной немцами белорусской территории в административно-политическом смысле, необходимо отступить во времени на пару шагов назад. Начать надо с 1 сентября 1941 года, тогда упразднена была военная оккупационная администрация и из Берлина был прислан господин Кубе, чтобы заступить на пост генерального комиссара. Удивительное дело, но этот немецкий высокопоставленный чиновник не был тупым исполнителем верховной воли, а имел собственные представления о том, как следует отправлять порученную должность. Например, рейхскомиссар Украины господин Кох собирался править «при помощи махорки, водки и нагайки». Господин Кубе собирался завоевать симпатии населения. Симпатии проще всего завоевываются с помощью уступок. Кубе готов был идти на уступки в сфере культуры, экономики и даже в определенной степени в области политики. Надо признать, что на эти мысли навел его не рост партизанского движения, к этой поре оно было еще слабым. Идея пряника была ему изначально милее идеи кнута. Активным носителем национальной идеи во всякой стране является интеллигенция, ее Кубе и позвал для диалога.
Положение его было непростым. Ведомство Розенберга, которому он подчинялся в Берлине, соглашалось смотреть сквозь пальцы на его тактику заигрываний с местными националистами, но прямое начальство комиссариата, квартировавшее в Риге, воротило от этих идей нос. Приходилось лавировать. Кроме того, приходилось учитывать разницу в менталитете жителей областей, вошедших в состав СССР в 1921 году, и тех, западных, что были присоединены к нему совсем недавно. Общего у них было только то, что ни там, ни там не имелось в наличии никакой национальной элиты и никаких начатков национального административного аппарата. Всю жизнь на западе вели поляки, а на востоке коммунисты. Ни белорусский народ, ни белорусский язык не занимали доминирующего положения на этих землях. Кубе поманил туземную интеллигенцию возможностью широкого реванша и воплощения старинных мечтаний.
Трудности
В октябре в Минск прибыл малоизвестный в городе и республике, но весьма активный И.Ермаченко и с документами в руках доказал, что выбранный немецким гауляйтером лидер в прошлом сотрудничал и с коммунистами, и с поляками. Островскому пришлось бежать из Минска в Смоленск — такими сильными были огорчение и разочарование немецкого куратора. Они усугублялись тем, что самого Ермаченко ставить на место Островского тоже было нельзя: мало кто его знал, авторитета почти ноль.
Но Кубе был последовательным человеком и к тому же немцем, отказываться от своих планов не желал и не собирался. Немецкая правящая мысль родила 22 октября 1941 года Белорусскую национальную самопомощь (БНС), призвав народ к созданию ее местных комитетов. Ермаченко все же доверили руководство.
Согласно уставу, деятельность БНС должна была разлиться широко: охватить вопросы образования, народного здравоохранения, устройство домов культуры с читальнями и библиотеками, издание прессы на национальном языке. В ноябре, почти сразу после выхода из заключения, Николай Адамович получил предложение войти в уездные органы БНС, а Данута Николаевна узнала, что ее библиотека не просто так работает, а воплощает в себе идею той самой «народной асветы». Данута не могла уклониться от уже выполняемой работы, а Николай Адамович уклонился от поста. Чем-то нравственно подозрительным показалось ему данное начинание. Слишком уж четко была проведена граница немецкими выдумщиками, до которой предполагалось допустить представителей белорусской нации в устройстве белорусской жизни. Даже серьезные административные должности для местных не гарантировались. Он решил, что его семейство на данном этапе ограничится в развитии белорусской идеи работой его дочери на библиотечном фронте.
Очень скоро, буквально через полгода, выяснилось, что Николай Адамович, скорее всего, переосторожничал. 29 июня 1942 года положение БНС резко изменилось в лучшую сторону. Это случилось на довольно пышном заседании в Минске, посвященном годовщине «освобождения Белоруссии от большевиков». Кубе сделал широкий жест и назначил Ермаченко своим советником и «мужем доверия белорусского народа, представителем которого является БНС». Далее он объявил, что он преобразовывает вялые местные комитеты с хилыми «культурными» полномочиями в отделения генерального комиссариата, а местных лидеров назначает советниками при органах оккупационной администрации. В силу того, что Волковысск не выдвинул серьезной фигуры, он остался без своего представителя в высших органах. Николай Адамович был единственным значительным кандидатом, но, видишь ли, заупрямился. Теперь Волковысск находился в неопределенном административном состоянии. Он управлялся извне в национальном смысле. То ли из Слонима, где теперь был выдвинут А.Сивец, то ли из Новогрудка — там вообще на первой роли оказался Б.Рогуля, бывший член польского сената.
Кубе продолжал политику сладкого пряника. Уже вовсю полыхала партизанская война, горели деревни в качестве поучения строптивым, а «правительство» националистов получало все новые подачки. Были созданы Белорусское научное товарищество, профессиональные союзы и Женская лига, было дано разрешение на широкое использование белорусских национальных символов, теперь все заседания БНС украшались старым бело-красно-белым флагом и гербом «Погоня». И это еще не все: организовался кооперативный союз, он подчинялся БНС, было дано разрешение на открытие гимназий. Николая Адамовича позвали в директора, он отказался, чтобы быть последовательным: мол, он не из тех, кто бежит за подачками. Если бы позвали во второй раз, он бы, может, и передумал, но свято место пусто не бывает — должность заняли.