На кругах времен (Сборник)
Шрифт:
Рете, жду тебя завтра. Циг».
Вот такое письмо оставил Циг. Первой мыслью было: странная, если не хуже, шутка. Но потом: Циг достаточно занят, чтобы тратить время на шутки. Уж кто-кто, а он знает цену времени.
В общем, на следующий день рано утром я пришел в лабораторию Цига, справедливо рассудив, что если он не уточнил времени встречи, написав просто «завтра», он будет у себя весь день. Так и оказалось. Циг не выказал никакого удивления моему раннему приходу.
— Хорошо, что ты пришел, — сказал он. — Мне нужна твоя помощь.
В лаборатории не было больше никого.
— Придется посидеть на этом, — сказал он и пояснил: — Всю энергию от бытовых силоустановок я переключил вот на эту штуку, — он показал на небольшой аппарат у стены. — Нужно очень сильное поле. Порядка…
Какого порядка — я не запомнил. Да меня и не интересовал его аппарат. Я ждал, что он объяснит свое странное письмо и приглашение.
Усевшись на футляр-да, это тебе не силовое кресло, — я приготовился слушать.
— Прежде чем сказать, что мне от тебя нужно, я хочу тебе рассказать кое-что и кое-что показать, — начал Циг.-Что ты думаешь о машине времени?
— Ничего,-сказал ему я. — Кроме того, я ничего не думаю о спектральном анализе, квазизвездах и еще много о чем. Он выслушал с невозмутимым видом.
— Ты не сердись, — сказал он, когда я кончил.-Прежде, чем перейти к делу, тебе придется выслушать небольшую лекцию. Я постараюсь популярно. Если я скажу что-либо известное тебе, кивни, я перейду к другому.
— Хорошо, — согласился я.
— Идея машины времени высказана очень давно. Когда впервые-неизвестно. Идея состоит в том, что время — это четвертое измерение. И точно так, как можно двигаться по высоте вверх-вниз, по ширине влево-вправо, во времени можно двигаться вперед-назад. Внешне это выглядит просто. Но машина времени до сих пор не создана.
Я кивнул.
— Вернее, она создана в сотнях моделей…Я удивленно поднял брови. … — в фантастических романах.
— Почему она не создана до сих пор? Если созданы вещи и не снившиеся самому разгоряченному воображению еще совсем недавно? — продолжал он. — Я скажу тебе… — Он помолчал. — Потому что создать машину времени не-воз-мож-но, — он сделал сильное ударение на последнем слове, произнеся его по слогам. — Точно по тем же причинам, по которым невозможен вечный двигатель — это расходится с единственно вечными законами — законами природы, — он умолк и, мне показалось, с интересом поглядел на меня. — Так вот. Я сделал эту самую машину.
— Какую машину? — привстал я.
— Времени. Какую же еще, — он явно наслаждался моей растерянностью. Как я сообразил потом, это было маленькой местью за мою агрессивность в начале разговора. Но разозлиться мне он не дал.
— Никакой машины времени нет и не может быть, — заговорил он серьезно. — Во времени нельзя двигаться туда-сюда. Нет ни временных туннелей, нет ни аппаратов с велосипедными седлами. Если их построить, они, конечно, будут двигаться, но не во времени, а вместе с ним. Как все существующее. Как само время.
У меня в голове стало темнеть. Чего он все-таки хочет?
— Но способ проникнуть в прошлое есть, .
продолжал Циг. — Не механический, лежащий в основе идеи, о которой мы говорили. А принципиально совершенно иной. Я
— Ну, если коротко, — ответил я, почувствовав себя в близкой области, память — это консервация информации.
— Информации об окружающем- мире?
— Конечно.
— И во временной последовательности?
— Консервация — да. Выдача — не обязательно.
— Отлично. — Он казался довольным. — А теперь я расскажу тебе об одном наблюдении, которое сделал не я. И слышал я о нем в пересказе. Информация, что называется, через пятые руки, Суть в следующем… Хотя нет. Скажи, тебе снилось когда-нибудь, что ты падаешь с какой-то огромной высоты?
— Это очень распространенное сновидение.
— Помнишь ли ты панический, я бы сказал, животный ужас, который охватывает в этом сне?
— Да, это страшновато.
— И еще один вопрос: хоть раз ты долетел до земли? Или просыпаешься раньше?
Я попытался вспомнить:
— Пожалуй, от страха просыпаешься до конца падения.
Он торжествующе посмотрел на меня.
— Вот в этом и заключается древнее наблюдение. Все падают и никто — до конца. Вот как объясняет свое, я сказал бы, гениальное наблюдение его автор, или, может быть, пересказчик. То, что я сейчас скажу, тебе, специалисту, покажется банальным, дилетантским утверждением: все дело в наследственной памяти.
Я рассмеялся.
— Подожди, — сказал он. — Я не собираюсь читать тебе лекций по твоему профилю. Ты сам сказал, что память — это консервация информации.
— Ну и что?
— А такой распространенный сон говорит, по-твоему, о том, что предками подавляющего большинства людей были летчики и канатоходцы, оставившие им подсознательное воспоминание об ужасе падения?
Я промолчал, ища подвоха в этом вопросе.
— Ну, ладно, — махнул он рукой. — В общем, это воспоминание куда древнее. Обезьяна, сорвавшаяся с ветки в доисторическом лесу и упавшая на землю, либо разбивалась вдребезги, либо попадала на обед какой-нибудь зверюге, которая только этого и ждала. Но иногда ожидания этой самой зверюги бывали обмануты. Не долетев нескольких метров до земли, обезьяне удавалось ухватиться за сук и она оставалась жива. Каков диапазон впечатлений, доступных примитивному мозгу? Боль, холод, тепло, страх. Страх. Ужас, испытанный нашим хвостатым прапредком, прочно закрепился в наследственной памяти потомков вместе с отсутствием воспоминания о конце падения, которого не было!
Все, что он говорил, было верно. Я просто никогда не задавался целью взглянуть на дело под таким углом. Так я и сказал Цигу.
— Послушай, ты так ничего и не понял, — с сожалением проговорил он. — А еще психопластик. Я ведь тебе не о самом факте наследственной памяти толкую. Этот обезьяний ужас, который испытываем мы, свидетельствует о непрерывности цепи между нею и мной, между нею и тобой, между нею и всеми людьми. Это значит, что если разбудить клетки, откуда к нам в сон врывается единственный прорвавшийся сигнал, то мы вскроем консервную банку со всеми впечатлениями этой обезьяны, иными словами, очутимся в мире, окружавшем ее, проще говоря перенесемся в самих себе на миллионы лет назад!