На крыльях
Шрифт:
Вылетели из Ростова-на-Дону. Трасса отсюда пролегала тогда через Тихорецкую, Белореченскую и, мимо Туапсе, — на Сочи. На полпути погода ухудшилась, а к перевалу в отрогах Кавказского хребта, что возле Лазаревской, пришлось набрать 4000 метров.
На земле всё было охвачено июльской жарой, и черноморские пляжи «прогибались» под тяжестью тысяч загорелых курортников, а здесь, на четырёхкилометровой высоте, царил холод и даже на время посыпал редкий колючий снег…
Ослепительно-белые величественные облака образовали слева высоченный «хребет». В его «склонах» виднелись глубокие, просторные гроты и в одном из них кругами парил орёл, точно приворожённый красотой этих, невиданных доселе, мест, которые не то, что завтра, а сегодня к ночи могут исчезнуть навсегда…
Внизу лежала белая холмистая «равнина», а справа и вверху было тёмно-голубое небо, в центре которого покоилось солнце — творец этой дикой и, в полном смысле слова, неземной красоты.
Дорохов вёл свой самолёт вдоль облачной гряды, огибая все её неровности, а в одном месте, где ветер образовал небольшую «Кольцо-гору», похожую на ту, что есть в окрестностях Кисловодска, он подвернул самолёт вправо и пролетел сквозь этот необычный сказочный перстень, драгоценный камень которому на мгновение заменило само солнце, как бы причудливо прикоснувшееся краем своего диска к облаку.
По ту сторону «кольца» глазам Дорохова открылся новый вид.
Все лётчики, решительно все, в душе — поэты! Невольно и Дорохов поддался очарованию воздушной панорамы и расстался с этим чувством лишь, когда вошёл в облако, повисшее на пути самолёта. Тут Илья познал оборотную сторону этого волшебного царства воды, воздуха и солнца.
Резкая болтанка стала безжалостно швырять самолёт, как песчинку. Всё вокруг потемнело. Временами тело будто наливалось свинцом и сердце сжималось, то «друг захватывало дух, и Илье казалось, будто он падает в пропасть.
Более точно обо всём этом рассказывали приборы. Но тогда ещё не было авиагоризонтов, радиокомпасов и многих, многих умных «придумок», которые ныне балуют не только пассажиров, но и нас, возможностью совершенно безопасно часами мчаться в сплошной облачности, курить, читать газеты и журналы или пить горячий чай с лимоном, лишь изредка двумя пальцами подкручивая ручки управления автопилота.
Тогда главным прибором слепого полёта был указатель поворотов и кренов. Только длительная тренировка и цепкое внимание позволяют по нему выдерживать в облаках нужный курс.
Развернув самолёт на юг, Дорохов сбавил обороты мотора, решив пробивать облачность вниз. В его распоряжении не было ни одной сотой доли секунды для отдыха — около получаса он едва удерживал самолёт в нормальном положении и метр за метром терял высоту, не допуская большого вертикального снижения, потому что под ним — он хорошо знал это — горы.
Обхватив ручку управления обеими руками, Илья с трудом управлял машиной, так сильны были беспорядочные вихри внутри облака. Несмотря на низкую температуру воздуха, ему стало жарко. Это было одновременно и напряжение всех нервов и, как говорят лётчики, ломовая работа.
Лишь когда самолёт вошел в зону ливневого дождя, болтанка ослабла и стрелки прибора высоты охотнее пошли влево, а управлять самолётом стало немного легче.
… Трудно сказать, когда именно юноша становится зрелым мужем. Но если это бывает связано с каким-либо событием, то, пожалуй, в этом полёте Илья почувствовал себя по-настоящему лётчиком и распростился со своей авиационной юностью над вершинами Кавказских гор…
Когда по расчёту времени перевал остался позади, Дорохов стал быстрее пробиваться вниз в сторону моря и вышел из облачности, метров на шестьсот. Позади и слева стеной возвышались синеватые горы и над ними клубились облака, а впереди было чистое солнечное небо, и глянцево искрилась нежно-голубая поверхность моря.
Как на ладони, был виден город и маленький аэродром возле устья реки.
Уставший от нервного напряжения, Дорохов направил самолёт к аэродрому и впервые за несколько лет почувствовал желание поскорее сесть, вылезти из самолёта и полежать на траве, ни о чём не думая.
Пассажирки выпорхнули из самолёта веселые, с возбуждёнными взорами и без умолку щебетали:
— Нет, ты подумай, Лида, какая прелесть: июль, а мы видели самый настоящий снег!
— Сегодня же напишу маме, что летела вся в снегу… Вот удивится!
— А я почему-то вспомнила дуэт из «Холопки».
— А я подумала: вот если бы то злое облако спустить на минутку сюда, на пляж…
— Какой вы счастливый, товарищ пилот! — воскликнула одна из девушек, заметив Дорохова, внимательно осматривающего свой самолёт.
— Как вы угадали?
— У вас такая интересная работа.
— Это правда, — согласился Дорохов.
— Лидочка, я так и подумала: почему мы не пошли в авиацию? Работа почётная, я бы сказала «зрелищная», и лёгкая…
— Лёгкая?! — удивился Дорохов.
— Ну да… Нет, не то, чтобы лёгкая, а не трудная.
— Конечно, — вразумительно и определённо подтвердила Лида.
— У нас в театре без конца репетиции, столько мучений, пока сделаешь даже маленькую роль, а после премьеры какой-нибудь рецензент, такой же надутый, как вон этот… Кто этот гражданин?
— Шофёр с бензозаправщика, — пояснил Дорохов.
— Такой же бука, как этот шофёр, поругает тебя в рецензии.
— Или вовсе умолчит, — горячо поддержала подруга.
— Вы верно поступили, что не пошли в театр, товарищ пилот. На самолёте — проще, а интереса — пропасть!
Хотелось Илье сказать им несколько слов, да постеснялся, промолчал. Так и расстались — каждый при своём мнении…
Учитель лётчиков
Увлечение авиацией у Виктора Васильева началось ещё в кружке авиамоделистов саратовского Общества друзей воздушного флота.
Первая модель, построенная им, была не летающая, а модель-копия. Деятельное участие в постройке модели принял и дед Тимофей, у которого воспитывался Витя. По фотографиям и рисункам красивого самолёта из авиационного журнала они составили чертежи, вычислили размеры, собрали необходимые материалы.