На крыше мира
Шрифт:
— Товарищ начальник! Послушай, что тебе скажет старый Бакир. Я знаю горы. Полвека назад, еще мальчиком пас я отары богатого бая Каждую тропку, каждый камень знает Бакир. Я на лыжах коротким путем пройду перевалы, вон в ту сторону, знаешь, куда ходят искать себе корм кутасы Джабара. В три раза это будет короче. Я расскажу Розамамаеву про обвал. Он поедет в Суфи-курган, приведет людей.
— Ты сделаешь большое дело, Бакир, очень важное дело!.. — воскликнул Чернов. — Но хватит ли у тебя сил? Ты ведь немолод.
— Не бойся за меня, товарищ начальник. У Бакира есть еще силы. Пиши бумагу Розамамаеву.
Чернов обнял за плечи старика, крепко потряс ему руку.
Проводив Бакира в путь, Чернов забежал домой. После того, как он принес полузамерзшего Сережу к себе в дом, события так завертелись, что ему некогда было и подумать о мальчике. Тихонько, на цыпочках, вошел он в спальню, где на его кровати лежал Сережа. Мальчик тяжело и часто дышал. Рядом, сидя на стуле и склонив голову на подушку, спала Ирина, освещенная слабым светом лампы. Нежные, чуть припухшие губы; по щеке разлился румянец; пышные, светлые волосы немного растрепались…
Чернов остановился, задержал дыхание. На мгновение ему показалось, что так будет всегда, что это грустная светловолосая женщина не уйдет из его дома и что удивительное чувство теплоты, которое захлестнуло его сейчас целиком, тоже будет продолжаться всегда.
И он сразу вспомнил о жене. Нет, не такая она. У Лидии на первом плане ее собственная личность. Ей нравится, — ей не нравится, она хочет — она не хочет, а как другие — ее не касается. И всё же Чернов любил жену. Как она теперь? Наверное там веселее, чем в Сарыташе. Да… было грустно и перед глазами вставала маленькая Талочка, которую он так редко видит…
Владимир Константинович, осторожно повернувшись, тихо вышел в столовую. Здесь он снял валенки и, не раздеваясь, повалился на диван.
А в это время Савченко сидел у себя Дома и смотрел на маленький листок бумага, на котором были записаны два ряда цифр. Лицо его выражало крайнее напряжение и досаду: Как прочесть эту шифровку?
Савченко прикидывал, пробовал подставлять различные буквы, но ничего не получалось. Наконец, он в сердцах свернул листок и сунул его в карман. Видно, только в приключенческих романах легко расшифровывают послания врага! Нет, тут нужен специалист.
Парторг посмотрел на свою опустевшую, истопленную комнату, поежился от. холода. Варя, как и все, ночевала на Хатынарте. Он достал из кармана бумажку и просидел над пей до рассвета.
Наскоро протерев снегом лицо и руки, Савченко решил проведать Пальцева. Радиста он застал в постели. Голова его была обвязана мокрым полотенцем, лицо горело, глаза казались большими и блестели, как покрытые лаком. У изголовья стояла табуретка, на ней стакан остывшего чаю.
— Вы что. заболели, товарищ Пальцев?
— Да нет, так, немножко… Грипп, по всей вероятности. — Радист закашлялся.
— К врачу обращались?
— Нет.
— Почему? Вот это уже нехорошо… Хотите совсем свалиться?
— Я принимал аспирин. Да вы не беспокойтесь. У меня это бывает, Пройдет. Что же вы стоите? Садитесь. Я, собственно, не так давно и пришел…
— Работали?
— Да.
— Вы не пробовали расшифровать передачу.
— Пробовал. Ничего не вышло.
Плохие мы с вами следователи, товарищ Пальцев.
— Мне никогда еще не приходилось этим заниматься.
Пальцев снял с головы полотенце, намочил его в тарелке и снова закашлялся. На его бледных и худых щеках выступили слабые пятна румянца. Савченко пощупал его лоб, нахмурился.
— Вот что. Я вам сейчас пришлю врача.
— Э, бросьте! — досадливо отодвинулся Пальцев. — Что он мне поможет, врач.
— Человеку надоела жизнь… — с добродушной насмешкой сказал Савченко, — Напрасно. Сейчас только жить да драться. Врача я вам всё-же пришлю.
Савченко вышел.
Послав к Пальцеву Елизавету Карповну, он опять вернулся к себе в комнату и лег на кровать, пододвинув под ноги табуретку, чтобы не испачкать валенками одеяло. Однако, сна не было. Вечером, возвращаясь с перевала он думал, что заснет на ходу. А сейчас нахлынувшие мысли отогнали сон. В ущелье уже двое суток работали люди. Те, кому еще не приходилось так тяжело и много работать лопатой, выбивались из сил. Они проваливались по пояс в снег, натирали на ладонях мозоли, обмораживали пальцы и лица. Был брошен лозунг: «На фронте трудней!». Бригады сменялись каждые шесть часов. И всё же работа продвигалась медленно. Дорога по прежнему закрыта. Как они пропустят колонну? Никого из засыпанных уже, конечно, не удастся спасти… Дойдет ли Бакир до Розамамаева? Долго-ли оступиться, свалиться в пропасть. Стар он для такого пути. Савченко ворочался с боку на бок. Постепенно мысли смешались, стали теряться. Радист… Байбеков… Бакир… Лица появлялись и уплывали, а потом всё словно куда-то провалилось.
Савченко проспал всего часа два. Его разбудил Чернов, с которым он уговорился идти вместе на перевал.
Они вышли на лыжах.
Снегопад прекратился. Под лыжами приятно поскрипывало. Очертания гор, выступы скал — всё потеряло свою первоначальную форму под плотной, белоснежной пеленой.
— Я очень тревожусь за Бакира, — сказал Владимир Константинович.
— Надо было не отпускать его одного. Годы не те…
Дальше скользили молча.
Впереди за поворотом показался домик на перевале. Чернов и Савченко зашли на кухню. Повариха вся красная от жаркой плиты, с засученными рукавами, стряпала. Черноглазая девушка, та, которую в первый день знакомства Аксинья Ивановна пристыдила за грязные халаты, сидела на скамеечке и чистила картофель. Сама Аксинья Ивановна наводила порядок в кладовой, расставляя ящики с табаком, спичками, макаронами.
Савченко помог ей перетащить мешки.
— Как вам тут, Аксинья Ивановна? Не тяжело?
— Что ты, милый! Тяжело! А кому тут легко? Вон бабы с работы на рассвете пришли. Повалились, как мертвые.
Савченко заглянул в соседнюю комнату.
— Это чья же женская бригада — спросил он.
— Да твоей же! Варина!
Керосиновая лампа слабо освещала комнату. Восемь женщин, как были одетые в тулупах, платках, валенках уснули в самых разнообразных позах. Варя лежала на топчане, свернувшись калачиком.