На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни
Шрифт:
— Валька, твои останки сожрет либо огонь, либо рыбы, — сумрачно перебил кто-то.
— И сожрали бы, если б не наш капитан. Я верю в нашего капитана. Пока он с нами, я ничего не боюсь. Вот так-то.
— Спасибо, — сказал капитан, он слышал мои мечты и пожелал, чтоб они сбылись.
Да, вот именно: спасение «Джурмы» еще не означало спасение каждого из нас — зека…
В этот день уставший капитан подошел к нам вторично.
— А это вас, оказывается, милый доктор прозвала Аяксами.
Он присел на круглую связку
— Аяксики — так зовет нас Тамара Алексеевна, — слабо улыбнулась я.
— Это вы симулировали брюшной тиф, чтоб ухаживать за больной подругой? — обратился ко мне капитан. — Расскажите, как это все было, я отдохну возле вас минут десять.
В пересыльном лагере это с нами было, на Черной речке…
— Знаю, под Владивостоком.
— Вспыхнула эпидемия брюшного тифа. Больница не вмещала заболевших. Разбили палаточный карантинный городок. Врачи были хорошие, но уход хуже некуда. Санитарки из уголовниц — играли в карты или плясала цыганочку. На стоны и просьбы больных отвечали матом. Много людей унесла эта эпидемия. Умер писатель Бруно Ясенский…
— Тамара Алексеевна мне говорила.
— Ну вот, и вдруг Маргарита заболевает брюшным тифом и ее вносят в список — в карантин. Как помочь? Ведь главное — уход? Предложить себя в санитарки? Мою статью не возьмут — террор, диверсия… Ну меня и осенило. Врач еще сидел у нас. Я пошла и сказала, что тоже заболела брюшным тифом. Он ткнул меня пальцем в живот и внес в список. Так я попала с Маргаритой в одну палатку. Первая ночь была самая страшная. Больные метались, стонали, плакали. Их было много. Ухаживала за всеми, конечно, не за одной Ритонькой. Она бредила… звала маму… Не мужа, которого расстреляли, а маму. Совсем еще ребенок.
— Так он не успел стать моим мужем! — воскликнула Маргарита. — Нас арестовали, когда мы только приехали из их загса. Не поверили, что мы поженились по любви. Заставили меня подписать, что это была лишь вражеская маскировка, а на самом деле мы соучастники. Олега почти сразу расстреляли, а мне дали десять лет тюремного заключения. Три с половиной года отсидела в ярославской тюрьме. Полтора года в одиночке, а два года с Валей. А потом нам заменили тюремное заключение лагерем, и вот везут… Наверное, на Колыму.
— А Валя тоже потом заболела тифом? — спросил капитан.
— Да. В первый день, когда у меня была нормальная температура, она свалилась… Болела тяжело, чуть не умерла. Это Тамара Алексеевна и спасла ее, я растерялась и только плакала тогда и призналась ей, что это из-за меня Валя умирает.
— Лишняя паника, — недовольно перебила я, — у меня и на уме не было умирать.
— Ох, Аяксики вы мои бедные! — вздохнул капитан и ушел.
В бухту Нагаева пылающая «Джурма» входила медленно, старший механик резко сбавил скорость.
— Еще минутка-другая, — объяснил он, — и мы бы взорвались. Некогда было ставить капитана в известность.
И «Джурма» догорала, обжигая нас. В воздухе не было ни ветерка, тишина. Пламя и дым поднимались к самому небу.
И началась наконец эвакуация на берег. Странно, я почти ничего не помню. Мне стало плохо. Воздух, которым мы дышали, был раскален. «Джурма» догорала… Мне было очень плохо, моментами я впадала в какое-то забытье. Память совершенно не сохранила, как происходила наша эвакуация.
Помню железную лестницу, боцман держит меня, как куль, — я еле передвигаю одеревеневшие ноги… Нас обдает огнем, лестница раскалена. Боцман, стаскивая меня вниз, шепчет в самое ухо:
— Скорее, девонька, скорее, голубонька, ведь капитан сходит последним.
Я делаю колоссальное волевое усилие, беру себя в руки, собирая уходящие силы.
— Молодец, — обжигает меня боцман горячим дыханием, — крепись, сейчас дойдем. Господи, ведь капитан сходит последним…
Я на причале. А боцман карабкается вверх, чтоб помочь сойти капитану.
Где Маргарита?
Возле меня Тамара Алексеевна, белый халат ее забрызган кровью — помогала переносить раненых, щупала мой пульс, живот.
— Где?
— Она уже на берегу, сошла одна из первых. У тебя осложнение брюшного тифа… неврит, видимо. Тебя бы госпитализировать.
— Не надо. Я отойду…
А «Джурма» догорала…
На берегу нас построили, но еще долго не отправляли.
Пришло несколько карет «Скорой помощи», в них погрузили обожженных и раненых из команды и заключенных.
Капитан тоже был сильно обожжен, и его собирались вести в больницу, но и здесь он вошел в «карету» последним, проследив за отправкой матросов.
Когда капитан проходил мимо нас, заключенных, мы кричали ему: «Спасибо, капитан!», «Счастья тебе, капитан!», «Счастливых плаваний!».
А он в ответ желал нам терпения и сил, чтоб каждый дождался свидания с родными и любимой работы. И в ответ проносилось по рядам: «Спасибо, капитан!», «Счастливых плаваний!», «Многие лета!».
Капитана увезли в больницу, а мы еще долго стояли, ожидая, пока нас примет магаданская земля. Очень хотелось есть, потому что давно настало время обеда. Завтрака не было, так как камбуз сгорел, и Гарри покормил нас сгущенным молоком и печеньем. Почти не ели… Не до еды, когда тебя обдает огнем и дымом.
Мы устали, но сесть на землю, когда накрапывает дождь пополам со снегом, как-то еще не решились. Тут кто-то из мужчин протискался ко мне.
— Валя! Родная…
Передо мной стоял мой друг Иосиф Кассиль. Исхудавший, измученный, с потухшим взглядом когда-то живых, ярких черных глаз. Надежда покинула его.
— Валя, если ты вернешься живой… — сказал он.
— Конечно, вернусь, и ты вернешься, Иосиф! Мы еще будем жить в нашем Саратове, может, в Москве… Будем писателями. Ты вернешься к своей жене Зине, дочке Наташе…