На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни
Шрифт:
— Нет, Валя, я чувствую, что мне не вернуться. Не спорь. Был бы очень рад ошибиться… Так вот, если вернешься одна… ты навести моих родителей в Энгельсе, брата Льва… Скажи им, что я очень любил их всех и Зину с дочкой, конечно, передай им всем привет от меня и расскажи непременно им, что меня оклеветал Вадим Земной.
— И меня тоже. Он всех нас оклеветал, этот подлец. Настанет время, и никто не будет с ним даже здороваться, все будут его презирать. Страшно ему будет жить на свете. И умирать ему будет страшно. А нас с тобой будут уважать и живых и мертвых,
— Стройся! — загремел чей-то бас. Мы быстро обнялись. Простились навсегда. Больше я Кассиля не видела никогда.
От его брата Льва Кассиля узнала после своей реабилитации, что Иосиф Кассиль погиб в 1943 году на Колыме, при массовом расстреле… Родителей его в живых я уже не застала. А капитана догоревшей «Джурмы» я никогда больше не видела и ничего не слышала о нем. Где ты, добрый мой капитан?
Из бухты Нагаева мы поднимались по шоссе вверх — какой крутой подъем! Впереди две тысячи мужчин и затем шестьсот женщин. Всем хотелось скорее добраться до места. Шагали довольно энергично. Но мои одеревеневшие ноги… Я отставала все сильнее, сильнее. Нас вея конвой и огромные овчарки. Тамара Алексеевна и Маргарита пытались помочь мне. Что могли они сделать, если мои ноги еле переступали? Конвой ругался, овчарки кусали мне ноги. Хотя они нигде не прокусили кожу. Умные, обученные собаки. Однако ноги до колен оказались в синяках.
Любопытно, что ни Маргариту, ни Тамару Алексеевну собаки ни разу не укусили… Безошибочно определяли, кто задерживает колонну.
В тумане показались строения Магадана.
Это было двадцать третьего сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года.
На ладони судьбы
Город Магадан в бухте Нагаева с самого начала отроили мы, заключенные. Городу пять лет, в основном он уже был построен: пятиэтажные дома, театр, магазины, больница, аптеки, всякие учреждения. Но город продолжал бурно расти.
Наша бригада из тринадцатого барака, где помещались женщины с бывшим тюремным заключением, рыла в городе траншеи для труб канализации и водопровода. Рыть надо было на глубину два метра. Второй метр — вечная мерзлота, и приходилось бить ломом словно скальное основание.
Норма — девять кубометров на человека. Работали по двое, значит, должны были сделать восемнадцать кубометров в день. Норму, конечно, никто не выполнял.
С неба падал дождь пополам со снегом. Под ногами хлюпала вода, ноги промокали до колен… Измученные, ослабевшие женщины прикидывали, насколько их хватит…
— Недели три выживем. Может, месяц… но уже не больше… Лучше бы мы погибли вместе с «Джурмой».
Маргарита и так пала духом, а тут еще такие разговоры… Требовалось вмешаться, и я вмешалась.
— Товарищи, прошу внимания, я сейчас буду давать клятву!
Бригада прекратила работу.
Опершись на лопаты или ломы, все с любопытством смотрели на меня.
— Какую клятву?
— У меня срок — десять лет. Сижу я третий год. Если до конца срока мне предстоит нечто еще более худшее, чем сейчас, клянусь всё вынести, всё выдержать и вернуться домой к своей работе. И еще клянусь приехать в этот злосчастный город в качестве корреспондента центральной газеты, ну хотя бы «Литературной газеты». Пусть здешнее начальство меня всюду здесь водит и все показывает, объясняет. Я спрошу, кто этот город строил. Клянусь!
— Но ты же загнешься до тех пор, — загалдели они.
— Черта с два! Ведь я же поклялась. А вы у меня приняли клятву — и еще убедитесь во всем!..
Все стали бурно спорить, есть ли у меня шанс выжить. А Маргарита молча принесла ведро. Мы стали вычерпывать воду.
Четверть века спустя, в беседе с Валерием Алексеевичем Косолаповым — главным редактором «Литературной газеты», я рассказала об этой своей клятве.
Косолапов вскочил и, схватив меня за руку, потащил из кабинета.
— Куда вы меня ведете? — удивилась я.
— В бухгалтерию, оформлять командировку в Магадан.
— Значит, я не зря клялась…
Долго, долго оставалось ждать этого дня…
А пока мы рыли траншеи.
Все-таки условия, с непривычки, были непомерно тяжелые. Подъем в четыре часа сорок пять минут. На завтрак, как и на обед и ужин, — овес, которым нас кормили еще в тюрьме, и мы уже его видеть не могли — тошнило. Вечная мерзлота не поддавалась нашим усилиям, ноги коченели в ледяной воде. Как назло, каждый день шел дождь пополам со снегом.
У меня распухли ноги, я еле ходила… Однажды ко мне подошла женщина из нашей бригады — Рахиль — и отозвала меня в сторону.
— Валя, я сделала открытие: сразу будет легче, честное слово! Попробуй. Я отойду от тебя — а ты стони.
Я приготовилась постонать, и вдруг на меня напал такой неудержимый смех, что вся бригада заинтересовалась:
— Валя, ты над чем?
— Рахиль тебе анекдот рассказала?
— Расскажи нам!..
Я изнемогала от смеха, но что я могла им сказать?
— Мы тоже хотим посмеяться, — строго сказала мне профессор Кучеринер, — в чем секрет?
— Надо отойти в сторону и малость постонать — сразу нападает смех.
— У-у, Кандид несчастный! — воскликнула Зинаида Павловна Тулуб, украинская писательница.
— Веселый скелетик, — вздохнула журналистка Надя Федорович.
— Если до стона доведут меня, то это вызовет совсем другую реакцию… — сказала профессор Кучеринер.
— Какую?
— Гм!! Буду учиться ругаться по-матушкиному.
— Разве профессора ругаются?
— Ну, если их доведут до стона…
— Тогда не стоните. Хотите я вам расскажу анекдот, который я слышала от поляков.
— Рассказывай.
Я рассказала польский анекдот, очень остроумный. Хохотала вся бригада. В разгар общего смеха пришла бригадир, удивилась, что мы не работаем, а смеемся (было бы чему!), и сообщила новость. С завтрашнего дня наша бригада работает на скоростном строительстве пятиэтажного дома в центре Магадана. Фундамент дома заложили месяца два назад, но дальше первого этажа пока не поднялись. А начальство обещало сдать дом к ноябрьским праздникам.