На линии огня: Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно». Годы войны

Чернов Пётр Игнатьевич

Через день нам сообщили: Нагорнов получил пятерку, я — четверку. По-моему, я обрадовался сильнее, чем Иван. Уверенности прибавилось, и перед другими экзаменами я хотя и тревожился, но до страшных сновидений дело не доходило.

Так в занятиях и тревоге проходило время. И настал час, когда в списке принятых в институт мы нашли свои фамилии.

Большой светлый зал, многоголосый гул, веселые лица студентов. Да, уже студентов! Они с удовольствием повторяют, к месту и не к месту, звучные слова: «декан», «аудитория», «кафедра»… Я стою в этой радостной толпе и думаю: как быстро меняется моя судьба! Давно ли, упавший духом, подавленный, размышлял

о том, где бы найти глухой уголок, чтобы как можно меньше обременять людей своим присутствием. Мне и сегодня ох как непросто среди этих веселых девушек и парней. Но все-таки я студент. И это меня зовет вместе со всеми в аудиторию заливистый долгий звонок.

2

Общежитие юридического института давно уже занято под госпиталь. Тем не менее дирекция выделила для нас, инвалидов войны, комнату в самом учебном корпусе.

Мы с Нагорновым вселились туда одними из первых. Комната — около двадцати квадратных метров. Кое-как разместились шесть коек, стол, ну и еще кое-какая мебель.

— Неплохо, а? — говорил Ваня, аккуратно заправляя свою постель.

— Я тоже считаю, что нам повезло, — согласился Сергей Кучеренко, приземистый кудрявый парнишка. Он уже причесывался у зеркала, которое первым делом достал из чемодана.

— Что ты имеешь в виду? — спросил его Расторгуев, высокий парень с длинной шеей и выразительными глазами.

— А то, что вообще могли не дать. Многим же отказали.

— Мне не откажут. Для инвалидов Отечественной войны обязаны найти место.

— Обязаны, обязаны… А если нет, где возьмешь? Да и какой ты, собственно, инвалид? Здоровенный парень, руки-ноги целые…

— Ну и что из того, зато все внутренности повреждены! А у тебя, скажи, что за ранение?

— Ребята, хватит! Нашли чем хвастать. Словно дети, — одернул их Нагорнов.

— А ты станешь старостой, тогда и командуй! — огрызнулся Расторгуев, но уже поспокойнее.

В это время, пыхтя и отдуваясь, в комнату ввалились еще два жильца.

— Честное слово, Витька, мне здесь нравится! — с акцентом воскликнул худой чернявый парень, сваливая с плеч большой рюкзак. — Магомед Оглы, из Дагестана, — приветливо сказал он. — А это мой друг, Виктор Меркулов.

К вечеру комната наша приняла вполне жилой вид.

На лекциях я обычно сидел где-либо в стороне, один или с Нагорновым, сосредоточенно слушал, конспектировал.

Многие ребята вначале не верили, что у меня что-либо получается.

— Напрасно он так старается. Бросил бы, не мучился. В крайнем случае конспекты у товарищей брал, — как-то сказал Расторгуев. — Все равно ведь не успевает, да и какое там письмо — одни каракули!

— Не скажи. — Ваня Нагорнов взял с тумбочки мою тетрадь и протянул ее Расторгуеву. — На, посмотри сам.

Тот небрежно раскрыл первую страничку и удивленно поднял брови.

— Что ты мне голову морочишь? — И он отбросил тетрадь в сторону: — Разве это его писанина?

— А ты читать умеешь.

Расторгуев бросил взгляд на обложку. На ней четким почерком было выведено: «Студент первого курса Петров А. М. Лекции по истории государства и права СССР». Тогда он начал разглядывать страницы чуть ли не на свет.

— Все равно не верю! Не может человек без обеих рук так писать.

Ваня пожал плечами.

— Что ж, Фома неверующий, садись завтра с ним рядом — убедишься.

Но я не любил, чтобы кто-то смотрел, как я пишу. Вернее, как я обхожусь без рук. Оттого и

садился за последний стол. Хотя, честно говоря, мне бы очень хотелось сидеть поближе к преподавателю, чтобы лучше слышать: все-таки многое я старался запоминать сразу, на лекциях. То, что почерк у меня остался неплохим и я даже успевал записывать лекции, еще не значило, что мне это дается так же легко, как остальным. Но к трудностям я довольно быстро притерпелся. Угнетало другое. Постоянно казалось, что все обращают на меня внимание, что я вызываю у своих сокурсников чувство сострадания, жалости. Это было невыносимо. Нет-нет да накатит на сердце такая тоска, что не знаешь, куда себя деть.

Бывало, в воскресные дни в институте устраивались танцы. Меня невольно тянуло туда, где свет, радость, музыка. Приходил незаметно, когда веселье уже в разгаре, забивался в угол и смотрел оттуда, как загнанный зверек. Не проходило и получаса, как, не выдержав пытки, вконец расстроенный, я бочком пробирался к выходу. А потом часами болтался по пустынным переулкам, подальше от глаз.

Очень не любил я перерывы между лекциями и семинарами, по мне, так лучше бы их не было совсем: ребята и девушки собираются в группки, у них, как всегда, оживленные беседы, шутки, смех, кто-то затевает игры. А мне что делать в этой компании? Держусь в сторонке, простаиваю на лестничной площадке между этажами, обозревая всех и никого.

Как-то во время перерыва Рая Туманова, улыбаясь и кокетничая, подошла к ребятам, что-то обсуждавшим около стола.

— Послушайте, ученые умы! — раздался ее приятный воркующий голосок. — Сегодня как-никак суббота, и я предлагаю всем вместе отправиться в кино.

— Здорово придумано! Я за! — тотчас же откликнулся Меркулов. — Тем более с такой хорошенькой блондиночкой. — Виктор попытался обнять Раю за талию, но она увернулась. Пушистые, золотом отливающие волосы, описав дугу, рассыпались по плечам.

Ваня Нагорнов нашел меня в коридоре у окна.

— Анатолий, там девчата предлагают в кино после занятий. Все вместе. Пойдем, а?

— Нет, не хочется…

— Толя, как другу говорю, так нехорошо. Брось уединяться, ведь там все свои.

— Оставь меня в покое!

— Ну, как хочешь.

Лекции тянулись особенно долго. Студенты то и дело переглядывались, Рая посматривала на часы и на пальцах показывала, сколько минут осталось до конца занятий.

Наконец раздался долгожданный звонок. Преподаватель еще собирал разложенные на кафедре листки, а студенты уже толпились у выхода.

Задержавшись, Ваня подождал меня.

— Ну, передумал?

— Нет! И не приставай, пожалуйста.

Иван резко повернул ко мне голову, хотел, видно, что-то сказать, но сдержался. Пожал плечами.

— Нельзя же быть таким бирюком! — тихо сказал он и поспешил вслед за остальными.

Проводив его взглядом, я, волоча ноги, побрел в противоположную сторону. На душе сделалось гадко. Зачем, спрашивается, так с ним разговаривал? Иван ведь не медсестра и не нянечка и совсем не обязан хлопотать обо мне, а тем более сносить грубость. Он ведь старается помочь где только может. Но… Мне порой трудно принимать помощь… Там, в госпитале, где все были, в общем, в одном положении, — там мы друг друга меньше стеснялись. А в общежитии я словно белая ворона. Ну не могу же я обращаться к товарищам по всякому пустяку! Хотя для меня такие пустяки порой превращаются в пытку. Скажем, отрастут на ногах ногти — я иду в баню, распарю их хорошенько, а потом обламываю кое-как…