На линии огня. Слепой с пистолетом
Шрифт:
А, может быть, он просто дразнил себя. Бут мог бы запросто быть одним из толпы защитников окружающей среды, ожидавших сегодня президента у отеля, размахивая плакатами и выкрикивая заявления Главному администратору. Они утверждали, что президент не делает всего возможного против глобального парникового эффекта и всемирного потепления. После парилки в октябрьский день в Омахе Хорриган подозревал, что протестовавшие могли быть и правы.
А когда Хорриган и другие агенты построили фалангу рядом с президентом, сопровождая его к выходу из вестибюля
Но это был не Бут. Он даже не собирался протестовать, он был всего лишь избиратель, пытавшийся выразить свою преданность президенту. Теперь, торча на посту в коридоре «Рэдиссона» в стороне от президента, Хорриган смеялся над собой, опасаясь, что один голос за президента, пожалуй, уже потерян.
Агент в форме с немецкой овчаркой на поводке следовал мимо.
— Унюхала парочку бомб сегодня, собака? — спросил Хорриган.
Пес удивленно посмотрел на него, точно раздумывая, отвечать или не отвечать.
Невероятно молодо выглядящий проводник полу-улыбнулся и сказал:
— Бомб нет, хотя он и пометил пару комнат, к удовольствию уборщиков.
— Готов поспорить, — он почесал собаку за ухом. — Оставь мне немного косточек, малыш.
Собака и человек продолжили путь. Хорриган посмотрел на часы. Оставалось не так долго ждать. Если в баре в отеле отыщется дюйм — другой «Джеймсона», а в любом уголке — пианино, он сможет почувствовать себя вовсе не плохо.
Дверь в президентские покои отворилась, и Лилли выскользнула из нее. Она была еще в одном свободном брючном костюме, на этот раз с зеленым верхом, который, разумеется, шел ей необыкновенно. Ее рыжие волосы были распущены и падали на плечи.
Она выглядела поразительно свежо, учитывая, сколько выпало на ее долю за последние шесть дней.
— Агент Рейнс, — сказал он.
— Агент Хорриган, — сказала она.
— Не спрашивала ли обо мне Первая леди?
Лилли прислонилась к стене и усмехнулась.
— Почему? Разве ты им еще не представлен?
— Чет.
— Почему нет?
Он пожал плечами:
— Не люблю сближаться с людьми, которых я охраняю.
— А, не хочешь привязываться к ним?
Он криво улыбнулся:
— Может, я боюсь, что, узнав их поближе, пойму, что они не стоят и пули.
Она улыбнулась в ответ и покачала головой, ее волосы сверкали.
— Ты и наполовину не столь невыносим, как хочешь казаться. Не так ли Фрэнк?
Его выражение стало лукаво невинным:
— А насколько выносимым я тебе больше нравлюсь?
Ее улыбка застыла, а глаза их встретились.
Шаги по коридору заставили их повернуться. К ним приближался юный агент, чересчур спешивший куда-то в столь поздний час.
— Моя смена, — заметил Хорриган, — сосунок с жетоном и наганом.
— Они выглядят все моложе и моложе, — закивала Лилли.
Вскоре Хорригану улыбнулось счастье, он обнаружил кабинетный рояль в углу почти пустынного гостиничного холла. Никто не возражал, когда он сел за него и с настроением начал играть «Я и не знал, какое было время».
Лилли стояла у инструмента, бесконечно женственная и вовсе не похожая на полицейского, на губах ее блуждала загадочная улыбка. Ей нравилась его игра, он мог утверждать это. И он был рад этому. Он старался понравиться.
Но не меньшее наслаждение он получал от самой игры, от своих пальцев на клавишах. Музыка была для него лучшим, действительно единственным лекарством. Невозможно думать о печальном, когда играешь. Работа отступала на задний план. Без сомнений, музыка могла затронуть самые потаенные чувства, всколыхнуть воспоминания, но и это было замечательно. И это было необходимо.
Затем он сфальшивил, быстро исправился и посмотрел на нее. Вот этого он и хотел добиться, старался произвести впечатление на девчонку. Женщину. Личность.
— Играл когда-нибудь для президента? — спросила она его.
— Мелочь, я играл вместе с президентами.
— Трумен?
— Эй! Я еще не настолько стар.
Она легко и мягко рассмеялась, он готов был любить этот мягкий струящийся смех. Она прикоснулась губами к бокалу с шерри.
— С кем же тогда?
— Ну… Никсон и я соорудили не худший вариант «Лунного блеска».
— Я кое-что слышала о тебе и о нем.
— О? — и он заиграл «Чем чаще я_ вижу тебя».
— Я слышала, что старый хитрец Дик считал, что ты редко улыбался.
Хорриган рассмеялся.
— Не так, не так, — и он сымитировал эту действительно ужасную интонацию В.С.Филдси, — грязный поклеп, дорогая.
— А что же правда?
— Никсон и я, мы с ним шикарно уживались, этакая любовная парочка. А с кем я бодался не на шутку, так с его тупоголовым главою администрации.
— Холдеманом?
— Именно, «Бобом» лично. Сарджент напоминает мне его до зубной боли, — он смотрел на свои руки и клавиши, и воспоминания приходили к нему, и он делился ими с ней. — Однажды, во время предвыборных встреч в Бостоне, Холдеман приказал мне разогнать протестующих. Не хотел, чтобы телевизионщики снимали их. Я отказался.
— Отказался?
— Я ему кое-что напомнил.
— Что?
— Ну то, что мы свободная страна. Я объяснил ему, что это будет во всех газетах.
Она тепло рассмеялась:
— Готова поспорить, что после этого Боб точил на тебя зубы.
— Постоянно, постоянно, — и он стал наигрывать «Тебе неплохо было бы пойти со мной домой».
— Так это был Холдеман, кто обвинил тебя, что ты недостаточно улыбаешься?
— В точку, — подтвердил он, — и однажды заявил мне: «Агент Хорриган (он всегда подчеркивал это хорь, хорек) — я приказываю тебе чаще улыбаться». Боже. Он еще и «приказывает». Поэтому я уставился на него взглядом удава.