На линии огня. Слепой с пистолетом
Шрифт:
Но он не делал этого.
На следующий день в Милуоки под крепким проливным дождем Лири стоял под зонтом, в пивной кепке на голове, одетой верно, козырьком вперед, безо всякого вызова и рисовки. Он растворился среди этих верноподданных шавок. Несмотря на непогоду, толпа вокруг зала собраний была велика, и Лири не был единственным обладателем пивной кепки, далеко не единственным.
Полиция оттеснила их назад, и он находился всего лишь в пятидесяти футах от Хорригана, стоящего без зонта, продрогшего, с пальцем у наушника, хмурого, слушающего, ждущего прибытия президентского лимузина.
Бедный мальчик, — говорил Лири про себя.
А когда лимузин прибыл, и президент вышел наружу, хаос достиг апогея — толпа с энтузиазмом вопила со всех сторон.
— Мистер президент!
— Сюда, мистер президент!
Эй, мистер президент, посмотрите сюда!
Репортеры обступили сияющего, машущего политика. Фотовспышки полыхали, как слабые разряды молний, операторы телевидения с камерами на плечах, ловили в глазок видоискателей, как Секретная служба гурьбою теснила и прессу, и самого президента.
Лири должен был отдать должное Хорригану и его коллегам. Они исполняли свое неприятное, мерзкое и мокрое (под дождем) дело, несмотря на обстоятельства, весьма профессионально.
Он почувствовал прилив чувств и тепла прямо здесь под холодным дождем. Он действительно обожал Хорригана.
То, что он испытывал к агенту, стоявшему так близко от него, полностью переполняло его, оно было глубоко в душе Лири, сравнимое разве что со схожим чувством разочарования и ненависти.
Хорриган, один из людей окружавших идущего президента, теперь оценивал взглядом толпу. Лицо Лири как будто бы ничего не выражало, но в душе он прямо Подпрыгивал, как ребенок через скакалку: момент истины приближался, и ожидание было ужасным и превосходным…
Лири просто физически почувствовал взгляд Хорригана, задержавшийся на нем, как луч лазерного прицела.
Потом этот взгляд перешел на другое лицо, на третье.
А потом президент и агент Хорриган, и все остальные (Лири они волновали меньше всего) скрылись внутри зала собраний.
А Лири под своим зонтом пошел прочь из толпы, которая все еще не расходилась. Одиночка во всем, он был доволен собой. И он тоже испытывал свою выдержку. И еще он думал о залитом дождем лице Хорригана, когда агент суровыми безжалостными глазами сканировал толпу.
Падающие капли создавали впечатление, что он почти рыдал.
— Бедный малыш, — опять подумал Лири, — скоро у тебя будет достаточно причин для этого.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Хорриган чувствовал себя, как дерьмо в проруби.
Голова горела, из носа текло, мускулы сводило, а Боинг-747, известный как Воздушные Силы № 1, когда президент находился на его борту (а так оно сейчас и было), проваливался и выныривал в провалах грозовых облаков, бесконечного дождя и молний. Хорриган уже давно присматривался к медицинскому пакету в кармашке предстоящего кресла первого класса.
Прямо за крылом салона перед ним в застекленной кабинке Мэтт Уайлдер и другие агенты спали. Многие сиденья были пусты, но в самолете, в центре связи Секретной службы Билл Уоттс отдавал еще последние приказы службам безопасности в Чикаго, и в специальном отсеке Харри Сарджент, глава администрации, просматривал текст президентской речи, который был, без сомнения, написан и переписан, правда, с тем же хорошо известным результатом, который можно было бы назвать «тошнотворным».
Именно этого слова Хорриган опасался больше всего. Его желудок подобно самолету, скручивало и выворачивало. Но ему все еще не хотелось прибегать к услугам лекарств, вгоняющих его в сон, он хотел прочитать рапорт Д’Андреа, присланный ему по факсу, перед тем как погасить свой маленький индивидуальный светильник и отдаться, наконец, сну.
Непрерывные назойливые всполохи головной боли одолевали его. Он достал баночку с лекарством из кармана спинки сиденья перед собой, намереваясь позвонить и вызвать стюардессу, чтобы она принесла ему немного кофе или воды, или чего-нибудь еще, чтобы запить таблетку.
Но он все еще никак не мог раскрыть эту проклятую баночку. Он сражался с ней до пота, слишком больной, чтобы понимать, как смешно он выглядит.
Стараясь не расплескать из чашки свой кофе, Лилли Рейнс, тоже слегка побледневшая и не совсем здоровая; с разлетающимися при каждом рывке самолета рыжеватыми волосами, держась за спинки сидений по бокам широкого прохода, переступала ногами, неловко пробираясь к Хорригану.
Ее улыбка была кривой, но не безразличной, когда она все же уселась в кресло по соседству и опустила перед собой столик для чашки кофе.
— Знаешь, почему ты не можешь открыть ее, или нет? — спросила она его, наблюдая за бесславной борьбой с пластиковой медицинской бутылочкой.
— Нет. Почему? — его зубы просто скрипели. Подлая штука!
— Она безопасна для ребенка.
Это заставило его улыбнуться. Немного.
— Дай ее мне, — сказала она, и он отдал, и она открыла ее, вытряхнула оттуда таблетку и предложил! ему свой кофе.
— Спасибо, — пробормотал он, проглотив таблетку и порцию горячей черной жидкости.
Она изогнула бровь:
— Выглядишь так, будто тебя подрали коты.
— Спасибо за сравнение, — поблагодарила он.
Раздался взрыв грома, и залитое дождем окно перед ними осветила яркая полоса молнии.
— Из-за погоды, а? — спросила она.
— Надеюсь, что да.
— А?
— Из-за погоды.
Самолет мелко затрясло в потоке воздуха, и его желудок грохнулся куда-то с высоты в тысячу футов без всякого парашюта. Он только молился, чтобы принятая таблетка не выскочила обратно.
Она дотронулась до него коленкой, но на его удивленный взмах бровей усмехнулась и заявила:
— Не бери в голову, — и сама взяла в руки твердую папку, озаглавленную «Так называемый Джон Уилкс Бут».
Пока она пробегала глазами переданный факсимильный материал, он спросил:
— Путешественнику удалось заснуть?
Она кивнула, листая страницы.
— Когда посадка? — спросил он.
— Через несколько минут. Примерно в 11.40
— Уоттс в курсе всего?
Она опять кивнула: