На линии огня. Слепой с пистолетом
Шрифт:
— Держи его, — говорил Гробовщик, выуживая свой полицейский значок и направляя на него фонарик. — Мы из полиции. Не надо бояться. Все в порядке.
Он говорил и чувствовал, что говорит чушь. Вся грудь белого была в крови. Кровь хлестала на рубашку из раны на шее. У него была повреждена яремная вена.
Белый дернулся в конвульсиях и стал оседать на землю. Гробовщик держал его под руки. Он не видел, что тот истекает кровью и потому спросил:
— Что там с ним?
— Перерезано горло.
Рот белого был стиснут так, словно удерживал за зубами жизнь. Через короткие
— Положи его на спину, — сказал Могильщик.
Гробовщик осторожно опустил человека на грязную мостовую. Детективы понимали, что жить тому осталось недолго. В свете фар бедняга представлял собой жуткое зрелище. Спасти его не представлялось возможным. Тут можно было не торопиться. Но возникла другая неотложная проблема. Она дала о себе знать в глухом резком вопросе Могильщика, склонившегося над умирающим.
— Быстро! Быстро! Кто это сделал?
Но в остекленевших глазах зарезанного была уже пустота. Он лишь еще сильнее стиснул зубы.
Могильщик наклонился ближе, боясь не расслышать то, что эти плотно сжатые губы могут прошептать. В лицо ему брызнуло очередной порцией крови. Сладкий тошнотворный запах вызвал спазм в горле. Но он продолжал смотреть на человека так, словно от пристальности взгляда зависела жизнь несчастного.
— Ну, быстро? Кто это? — взывал он. — Имя! — Как его зовут!
В глазах умирающего возник последний проблеск жизни. На какое-то мгновение зрачки слегка сузились. Человек сделал отчаянную попытку заговорить. Это было видно по тому, как дрожали мускулы лица и шеи.
— Ну, кто это? Имя! — побуждал его Могильщик. — Его черное лицо было испачкано кровью и искажено.
Стиснутые губы белого вдруг задрожали и приоткрылись, словно дверь, который почти никогда не пользуются. Изо рта вырвался клокочущий звук, который тотчас же утонул в хлынувшем потоке крови.
— Иисус? — повторил расслышанное слово Могильщик выпрямляясь — Иисус твою мать! Иисус, а что дальше?
Гробовщик был тоже мрачнее тучи.
— Черт возьми, — взорвался он. — Ну Иисус, а что ты еще хотел услышать? Иисус Христос Алилуйя? Сукин сын доигрался. Вот они, черные шлюхи…
— Почему ты думаешь, это сделала черная шлюха?
— Неважно, кто. Главное, его укокошили.
— Ладно, давай звонить в участок, — задумчиво сказал Могильщик, направляя фонарик на труп белого. — Пол мужской, волосы светлые, глаза голубые. Разрезана яремная вена. Скончался на 123-й улице. — Посмотрев на часы, добавил: — в три одиннадцать утра.
Гробовщик двинулся к машине, чтобы позвонить по радиотелефону.
— Без штанов, — добавил он.
— Об этом позже.
— Пока Гробовщик сообщал о случившемся в участок, из подъездов темных домов стали появляться цветные в разной степени раздетости. Черные женщины в махровых халатах с намазанными ночным кремом лицами, с распрямленными волосами, собранными в косички как у Топси из «Хижины дядя Тома», коричневые женщины с пышными формами, в ярких нейлоновых неглиже, их полураспрямленные волосы висели космами, обрамляя сонные припухшие лица, высокие желтокожие девицы в шелках и бигудях. Не было недостатка и в мужчинах — молодых, старых, плешивых и курчавых, заспанных, с полосами от подушек, завернутых в простыни, одеяла, плащи, в старых помятых пижамах. Они вышли поглазеть на покойника. Это нездоровое любопытство придавало собравшимся довольно глупый вид. Впрочем, осознание того, что умерли не они, а кто-то совсем другой, похоже, вселяло силы, успокаивало. Обычно покойники в этих краях бывали цветными. А на сей раз вот попался белый. Ради этого стоило подниматься с постели глубокой ночью и вылезать на улицу. Никто не интересовался, кто его зарезал и за что. Люди только глазели на покойника и радовались, что не оказались на его месте. Нет, вы только полюбуйтесь на сукина сына… Понятно, зачем его сюда занесло…
Гробовщик передал лейтенанту Андерсону краткое описание покойника и более подробное того чернокожего в красной феске, которого они видели бегущим с брюками в руке.
— Вы полагаете, у убитого оказались запасные штаны? — осведомился Андерсон.
— Он вообще был без штанов, — ответил Гробовщик.
— Что за чертовщина! — не выдержал лейтенант. — Что вы там утаиваете? Ну-ка, выкладывайте все, как есть.
— На человеке не было ни штанов, ни подштанников.
— М-да. Хорошо, Джонсон. Оставайтесь там с Джонсоном, а я свяжусь с ребятами из «убийств», с окружным прокурором и главным судмедэкспертом. Пусть присылают людей. Одновременно мы начинаем поиски того парня. Как вы думаете, надо оцепить квартал?
— Зачем? Если он и убил, то пока вы оцепите квартал, его и след простынет. А если преступник кто-то другой, его и подавно ищи-свищи. Если что и можно сделать, так это забрать пару машин свидетелей — может, удастся установить, где именно это произошло.
— Ладно, это потом, а пока вы с Джонсоном оставайтесь на месте — вдруг удастся что-то разузнать.
— Что сказал босс? — осведомился Могильщик, когда Гробовщик вернулся к месту, где лежал труп.
— Как всегда. Скоро приедут специалисты. А нам велено поразнюхать что к чему, не покидая нашего приятеля.
Могильщик повернулся к молчаливой толпе.
— Кто-нибудь может что-то сказать по делу? — спросил он.
— Эксодус Клей тут владеет похоронной конторой… — откликнулся один черный собрат.
— Ты считаешь, сейчас это самое важное?
— Почему бы нет? Если человек помер, то его надо похоронить.
— Меня интересует другое: кто его убил? — продолжал Могильщик, обращаясь к остальным.
— Я видел, как шептались белый и черный.
— Где?
— На Восьмой авеню, около пятнадцатой улицы.
Гарлемцы всегда опускают сотню, называя улицы, поэтому Сто десятая улица у них идет как десятая. Сто двадцать пятая, как двадцать пятая, а Сто пятнадцатая, как пятнадцатая. Вроде бы получалось не совсем точно, но зато всем понятно.
— Когда же, сестренка?
— Ой, не помню, позавчера вечером, кажется.
— Ладно, забудем об этом факте. Идите спать.
В толпе произошло шевеление, но никто не ушел.
— …! — выругался кто-то.
— Подмога не торопится, — заметил Эд Гробовщик.