На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986
Шрифт:
«Тесные братья», как очевидно, здесь для счета. Мысль о другом. Не называйте, Бога ради, советских — русскими. Русские-то тут при чем? От «мирового коммунизма» (по официозно-советской интерпретации «от мирового сионизма и империализма») кто пострадал «раньше всех, дольше всех…»?
Тут-то и обнаружилось: на «Континенте» та же самая великорусская советская шапочка, только вывернутая наизнанку?..
Я считал глубоко аморальным постоянное взвешивание идеологами «Континента» на своих ладонях, чья беда тяжелее, чья боль глубже, а потери — невосполнимее. Кто выстрадал свою независимость, а кому —
Крымско-татарский народ, уничтоженный только при транспортировке наполовину (погибло 48 %), а затем лишенный родины, пострадал как народ менее?
Крошечному кавказскому народу — месхам, выбитому и развеянному по Сибири и казахским степям, — легче?
Около сорока лет воевали за свою независимость курды. Сталин их высылал, как крымских татар. Брежнев снабжал оружием, а затем, когда выяснилось, что их горные районы нефтеносны, — предал. Уступил Ираку, который вырезает курдов целыми селениями.
Преданные всеми курды страдали как народ меньше? Не столь долго и не столь глубоко?
Не усмехнулся бы и тут великий Орвелл, услышь он, что все народы равны, но некоторые равнее других.
Забыли снять шапочку, господа идеологи? С изнанки она столь же непривлекательна.
Приезд на Запад Виктора Некрасова и Андрея Амальрика, освобождение Владимира Буковского и других героев сопротивления, бескомпромиссных противников национализма, привели, в конце концов, к полному развенчанию на Западе кровавых миражей великорусского «первородства», и парадоксальной смычки на журнальных страницах его противоположных направлений.
И Андрей Сахаров, и Виктор Некрасов, и Андрей Амальрик, и Владимир Буковский уже оказали, не могли не оказать, своего влияния… В номере девятом «Континента» и Татьяна Ходорович, человек глубоко религиозный, и ее оппонент Леонид Плющ, оставшийся марксистом, с одинаковым отвращением относятся к «этической» установке советской Москвы: убийству в человеке человеческого…
«…Это — моральное растление народа, ибо постоянная, грубая, беззаконная и безудержная брань именем большинства в адрес национального или интеллектуального меньшинства, лишенного возможности защищаться, неизбежно ведет к ожесточению и нравственной деградации общества».
Я почти физически ощущал, с каким трудом делал свои первые шаги «Континент», вытягивая ноги из засасывающих липких трясин вековой идеологии, подновленной лишь на словах: «первый среди равных…» С каким трудом разрушал стены духовной тюрьмы, которую почти каждый из советских эмигрантов, не ведая о том, унес с собой. В себе.
Я верил в будущее «Континента», хотя, право, была невыносима грация гоголевского Собакевича, с которой журнал двинулся в путь. Наступит брату-славянину на ногу, начинает извиняться, а в это время еще двоим ноги отдавит.
Заслуживала ли «походка Собакевича» столь пристального рассмотрения?
Заслуживала! Хотя, казалось бы, на первый взгляд, все это буря в стакане воды. Даже не в стакане, а в бумажном стаканчике.
К этой буре чутко прислушивалась думающая Россия, отравленная всеми социальными ядами.
Направленность современного националистического психоза «истинно-русских» в СССР замечена и на Западе. Еще в 1972
Русского человека во всех национальных республиках связывали с Москвой. С неволей. С дороговизной. С бесхлебьем: у национализма свои просеки и точки отсчета…
Офицер пограничных войск, старый врач, проживший в Средней Азии почти всю жизнь, подробно рассказал мне, как менялось отношение к русским.
Чем была некогда русская погранзастава для дальнего аула? Спасением. Там был врач. И молодые ребята, которые мчались на помощь в случае горных обвалов или наводнений. Тем более при появлении из-за кордона охотников до чужих отар…
Бесчисленны гримасы русификации и — недоверия к нерусским. Кто о них не знает?! Недоверие к националам принимало порой такие формы, что даже меня оторопь брала, хоть чего не приходилось видеть.
Представьте себе длинный и узкий коридор из колючей проволоки, ржавой, красной. Оплетенный «колючкой» и сверху. Нечто вроде решетчатой «трубы» для диких зверей на пути к цирковой арене, зарешеченной в свою очередь.
Такая «труба» из ржавой колючки тянулась от таджикского аула до пограничной реки, откуда крестьяне испокон веку черпали воду. Приближаться к реке жители аула могли только по «трубе». Внутри нее.
Чтоб не сбежали. Из родного аула.
Конвойный закон: «Шаг вправо, шаг влево…» здесь, как видим, материализовали. Для облегчения.
— Иначе с ними нельзя, — сказал мне полковник, начальник отряда. — Как волка ни корми… Тут был случай…
Республики осознали «волчье» отношение. Ненависть к чужим клокотала и там, где ее никогда не было.
Никто не сомневался в чистоте помыслов авторов «Континента» — диссидента. Одного хотелось бы: чтоб додумывали они свои мысли до конца. Бесстрашно. Не позволяли «национальной боли превзойти сознание…» Не роняли бы вдруг фразы, которые подхватывает ненависть во всех углах земли.
Особенно фразы Александра Солженицына — на воле, в Цюрихе, утверждавшего, что великий народ привели к революции «инородцы», а также всякие полукровки и «четвертушки».
«Они! Они!.. — саркастически замечал в подобных «диспутах» Степан Злобин. — Во все века — от рюриковичей до кагановичей, а сами мы, народ-богоборец, за свою судьбу не в ответе, словно псих со справкой…»
Будто не Солженицыным, а Шолоховым написана «Справка», завершающая книгу «Ленин в Цюрихе». Как и Михаил Шолохов в свое время требовал во гневе раскрыть псевдонимы — в помянутой ранее погромной статье «Под опущенным забралом», — в солженицинской «Справке» скрупулезно раскрываются псевдонимы врагов отечества, в данном случае «революционеров и смежных лиц»: «…Зиновьев (Апфельбаум)… Каменев (Розенфельд)…»; а ежели псевдонима нет, непременно добавляется: «поляк», «поляк из России», «эстонец из Таллина», «дочь генерала (украинца) и финской крестьянки»; и т. д. и т. п. Инородцы… Полукровки… «Четвертушки»…