На лобном месте
Шрифт:
Чонкин проснулся в холодном поту. Сон мог оказаться явью.
Бесконечно далеки друг от друга, по различным орбитам вращаются, как планеты, сурово-реалистическая "В окопах Сталинграда" Виктора Некрасова и русская "швейкиада" Владимира Войновича.
Однако... и там, и там солдат живет в страхе не перед врагом. Перед расправой. Свой трибунал, свои генералы, родной и любимый Сталин -- куда ни кинь, всюду клин.
В постоянном страхе не только солдат Чонкин, но и председатель колхоза, который сразу поверил Плечевому, что Чонкин --
А о чем говорят колхозники в минуты отдыха? О порядках в тюрьме, куда они попадают по очереди.
Профессиональные поставщики сатиры для советских театров твердо знают, что смеяться дозволено над управдомом, бухгалтером, мелким чиновником, колхозным конюхом -- не выше! Таковы правила игры... в сатиру.
Войнович смеется даже над работником "органов" капитаном Милягой и армейским генералом, который бросил против Чонкина полк; и более того, над партийной властью, которая и вызвала заваруху: помстилось ей, что по телефону произнесли не "Чонкин с бабой", а "Чонкин с бандой..."
Словно писатель, как и его герой, вовсе не ведает каторжных правил игры, существующих в свободном социалистическом государстве.
Удачный термин этот -- "правила игры" принадлежит автору критического эссе, посвященного роману-анекдоту В. Войновича, В. Иверни, по счастью, не единственному на Западе глубокому исследованию "чонкиады": простодушного Чонкина Запад принял всерьез. Я позволю себе поэтому отослать читателя к этим работам, задержав внимание на менее известном рассказе В. Войновича "Путем взаимной переписки", безнадежном, как жизнь на станции Кирзавод, куда приезжает сержант Иван Алтынник. Вот первое наблюдение о семейке, в которую попал несчастный Алтынник.
" -- Собаки нет? (Спрашивает Алтынник, входя во двор.
– - Г.С.)
– - Нет. В прошлом году был Тузик, так брат его из ружья застрелил.
– - За что же?
– - удивился Алтынник.
– - Ружье новое купил. Хотел проверить..."
Так входит в повествование партийный братец Борис...
Нравственная глухота Людки, встретившей Алтынника, может поспорить разве что с ее щедростью: "Да во всем Советском Союзе, окромя тебя, таких дурачков нет, чтобы чужих людей угощали".
Вл. Войнович -- знаток сленга рабочих предместий, этой смеси пьяного нахрапа, малограмотности, газетных штампов и деревенской лексики, да только лексики обескровленной, начисто лишенной традиционной образности.
Разделавшись с собакой Тузиком, братец Людки принялся за Алтынника. Женил его "по пьянке" на своей сеструхе. Алтынник, естественно, пытался удрать от обмана и неволи. Людка дико закричала, и милиционер на станции схватил Алтынника.
– - Что он сделал?
– - спросил строго.
– - Бросил!.. С маленьким ребеночком...
– - А...а, -- разочарованно протянул милиционер, жалея о том, что он зря участвовал в этой свалке.
– - Я-то думал. Это вы сами разбирайтесь!
И ушел, оставив Алтынника беззащитным, поскольку разбой... семейный.
Эта тема пронизывает весь рассказ до самого конца:
"Когда я вышел наружу, они были далеко, Алтынник, пригнув голову, шел впереди. Людмила левой рукой держала его за шиворот, а маленьким кулачком правой изо всей силы била его по голове. По другой стороне улицы на велосипеде медленно ехал милиционер в брюках, заправленных в коричневые носки, и с любопытством наблюдал происходящее".
Страшный рассказ.
По всей стране так. Повсеместно это торжество зла, равнодушие стражей порядка.
Это ракурс беззакония, обойденный советской литературой.
Со все растущим беспокойством прислушивался я в те дни известиям из России. Что ждало моего друга и одаренного прозаика Владимира Войновича? "Иванкиада", описанная им в новой книге... Что еще?
Что ждало тогда и его товарища Владимира Корнилова, который так же, как и Владимир Войнович, перешагнул через государственные запреты, решив чувствовать себя свободным в государстве несвободы?
...Замкнутый, немногословный, подтянутый, похожий своей выправкой и щеголеватостью на морского офицера, Владимир Корнилов годами писал "в стол". Об этом знали все. "Один из похороненных заживо", -- говорили о нем.
Повестью Владимира Корнилова "Без рук, без ног" открывался парижский "Континент".
Западу трудно понять порой, что это -- героизм.
Вместе с тем я не знаю человека мягче, сердечнее В. Корнилова -- он прощает и лютых врагов своих. Он грустит об их участи, жалеет их, как жалел сломленного и каторгой и "волей", спившегося поэта Ярослава Смелякова.
Не был я на твоем новоселье
И мне чудится: сгорблен и зол,
Ты не в землю, а вовсе на север
По четвертому разу ушел...
Отстрадал и отмаялся... Баста!
Возвращаешься в красном гробу,
Словно не было хамства и пьянства
И похабства твоих интервью...
Словно все -- и юродство и скотство,
И неправды упорство -- не в счет!
И не тратил свое первородство
На довольно убогий почет.
До предела, до Новодевички
Наконец-то растрата дошла,
Где торчат, словно "попки" на вышке,
Маршала, маршала, маршала...
...В полверсте от литфондовской дачки
Ты нашел бы достойнее кров,
Отошел бы от белой горячки
И из памяти черной соскреб,
Как овчарки водили этапы,
Как солдаты грозились, храпя,
Как вопили проклятые бабы
И, бросая, любили тебя...
И совсем не как родственник нищий,
Не приближенный вновь приживал,
Ты собратом на тихом кладбище
С Пастернаком бы рядом лежал.
1972 Редко встретишь в советской поэзии последней четверти века стихи яростнее, горше и гуманнее!