На моей планете сегодня дождливо
Шрифт:
Потом вижу Настю, она в белом халате, очень нелепо одновременно плачет и смеется, зажав ладонью рот. Врач снова осматривает меня, поздравляет, называет своим личным чудом. Не могу удержаться и засыпаю.
Когда открываю глаза, наконец-то вижу его. Сидит на стуле, замечает мое пробуждение. Серьезен.
— Привет, — у меня что-то с голосом. Получается не звук, а скрип какой-то.
— Привет, — почему-то мешкает. — Если все будет хорошо, тебя уже завтра в терапию переведут.
— Ром… — он наклоняется ближе, чтобы мне не приходилось напрягать голосовые связки. — Почему ты не улыбаешься?
Он немного нервно усмехается, отводит взгляд.
— Там сейчас полкоридора улыбающегося народа. Тебе должно хватить. Всех сюда не пустят, Настя только маму твою проведет.
Он в порядке. Взял себя в руки настолько, что никто бы и не понял, насколько он рад. Встает, чтобы уйти.
— Рома, — он слышит, оборачивается. — Скажи, что ты счастлив, что я вернулась.
— Кира, я счастлив, что ты вернулась, — теперь он улыбается устало и все-таки уходит.
Я прихожу в себя довольно быстро, гипс с ноги снимут через неделю. Я рада каждому посетителю, хотя уже не могу видеть их слезы облегчения. Рома приходит редко, и даже в этом случае стоит в стороне, позволяя мне общаться с остальными. Я учусь спать заново, страдая от непривычного одиночества в голове. В общем, все отлично, кроме того, что я плохо сплю.
Кое-как удается убедить родителей, чтобы они уезжали. Теперь-то со мной все в порядке, я даже ношусь по больничным коридорам с костылем, а у них работа. И так тут проторчали три недели. Сестрам в школу надо возвращаться, поэтому они соглашаются, но заставляют каждого из моих друзей поклясться, что те за мной присмотрят. И чтоб звонила трижды в день.
Довольно скоро я понимаю, что ни в кого не могу провалиться. Возможно, организм еще не отошел от пережитого… Но уже подозреваю, что удары током при реанимации забрали мою способность обратно. Как током получила, так током и ушло. Когда рассказываю об этом Аленке, она только смеется — небольшая потеря за возвращение всего остального. Вынуждена с ней согласиться.
Хочу поговорить с ним, но теперь я чаще вижу Дениса, чем его брата. Не собираюсь ему звонить, потому что хочу видеть его глаза. Поэтому обращаюсь к нему при всех в один из тех редких моментов, когда он стоит у стены:
— Ром, теперь ты избегаешь меня?
Остальные оглядываются на него, а сам объект допроса реагирует спокойно:
— Нет, с чего ты взяла?
— Тогда останься тут, когда все уйдут. Мне нужно кое-что сказать.
— Без проблем, — он пожимает плечами, словно действительно «без проблем».
Настя улыбается, толкает его ближе, чтобы сел на стул. Она давно уже для себя сделала какие-то выводы, которые, с ее точки зрения, только подтверждаются. Ведь ему она позвонила, когда у меня сердце отказывало, а никому другому. Аленка мельком смотрит на меня, но не спрашивает. Денис с Сережей вообще не считают, что происходит нечто странное, достойное их внимания или многозначительного перемигивания.
В общем, когда дверь в палату закрылась за последним, я поправляю подушку, сажусь выше и говорю почти строго:
— Двигайся ближе, психиатр.
Он с недоумением выполняет мою просьбу. Я решаю начать издалека, хочу пробить его оборону сначала тараном, а уж потом вворачивать козыри:
— Почему ты почти не приходишь ко мне? Все тут бывают ежедневно, вся толпа, некоторые — и по два раза, а ты…
Он улыбается:
— У меня так-то работа, пуп земли. Прихожу, когда есть возможность.
Думаю о том, как рассказать ему все о молчаливом «подселенце», но только сейчас внезапно понимаю — я не имею право говорить ему об этом! Просто не имею! Он почему-то не хочет мне открываться, а я сейчас выдам, что все, абсолютно все о нем знаю? Непсихологичненько как-то. Вряд ли он обрадуется, услышав, что я знаю о том, что он как-то провел всю ночь во дворе больницы, под окном реанимации, и все эти часы думал совсем не о работе. Как чуть не попал в аварию, когда увидел кого-то, так на меня похожего издалека. Вряд ли будет счастлив, узнав, что я вообще ни на миг его не покидала — а как говорила когда-то Аленка, каждому человеку есть что скрывать. Он — не исключение. И что я очень хорошо изучила его тело. Алина в наш следующий визит к ней сделала нам обалденный минет, а потом мы ее трахали в трех позах. Я не знаю, что такое женский оргазм, но мужской ощутила по полной. Такие вещи, что я узнала, никто не имеет права знать. О, он ничего не покажет мне — пожмет плечами, рассмеется. Но я-то теперь точно знаю, что он просто оставит это внутри, чтобы там гнило. Поэтому, вопреки предыдущему решению, отказываюсь от этой мысли.
Говорю:
— Ясно. Ром, я больше не могу читать чужие мысли, — чем больше времени проходит, тем больше во мне уверенности, что этот дар я утратила навсегда. Если даже в него провалиться не могу, значит, с остальными уж точно не выйдет.
— Жаль. Детишкам-аутистам придется подождать новой мессии, — он смотрит на меня теперь серьезно: — Так ты об этом хотела рассказать?
— Да… — сомневаюсь, стоит ли продолжать. — И еще кое о чем.
Он ждет, не перебивает. Меня немного раздражает его спокойствие.
— Прости, что спрашиваю прямо… Ром, — стараюсь смотреть ему в глаза, — те… чувства ко мне… они прошли?
Он отводит взгляд сам, смотрит в окно.
— Кира, мы с тобой на этой теме и закончили разговор… в тот день, столько всего случилось, столько времени… а ты до сих пор переживаешь о моем состоянии? — он не смотрит на меня, поэтому не может оценить выражение лица. — Все прошло, давно уже. Будь спокойна. Конечно, я, как и все, переживал за тебя. И Денис переживал.
После того как Рома уходит, я задаюсь вопросом: зачем мне обязательно нужно вытрясти из него признание? И что я с этим признанием буду делать, если мне все-таки это удастся?
В честь моей выписки собирается вечеринка. Опять у Комиссаровых, потому что только их квартира способна вместить такое количество народа. Снова море выпивки и шумной музыки. И все по порядку спрашивают меня о самочувствии, хотя жаловаться уже абсолютно не на что. Правда, танцевать я не иду — ногу до сих пор тянет, гипс сняли совсем недавно. Но в остальном я — самый припадочный фигляр из всех возможных.
Я настолько пьяна, что улучаю момент и оттаскиваю Аленку для приватного перешептывания:
— Слушай, если тебе нравится Денис, то… я не против, — улыбаюсь ей искренне.
Она замирает в шоке:
— Не против? Почему?
— Не знаю, Ален, переосмыслила, наверное. И смотрю на вас со стороны. Он никогда не относился ко мне так, как к тебе сейчас.
Она волнуется. Она не знает, как сказать:
— Он нравится мне… Да как он может не нравиться? Мы просто… все это время поддерживали друг друга, постоянно вместе были… Но у нас нет ничего такого! Так что…
Я просто обнимаю ее, а потом тащу к остальным. Усаживаюсь на свое место, пью из протянутой Сережей рюмки коньяк. Я совершенно не кривила душой. У нас с Денисом могло бы что-то получиться — я до сих пор так считаю. Но мы настолько не подходим друг другу, что это быстро бы закончилось. Возможно даже, что он для меня, а не я для него, стал бы «двухнедельным». Его «пожизненной» будет только та, с которой они полностью на одной волне, которую он не станет сравнивать с остальными, потому что она изначально находится в отдельном ряду. А из подходящих претенденток я вижу только Аленку. Я не могу забрать у нее то, что мне никогда не принадлежало.