На Москву!
Шрифт:
– - Раисы третий год уже нет в живых.
В коротких словах рассказал он тут все то, что узнал про болезнь и смерть Раисы полгода назад от отца Смарагда, старика-священника князей Рубцов-Мосальских.
Но, странное дело! По мере того, как Маруся должна была все более убеждаться, что к браку ее с Курбским нет уже никаких препятствий, лицо ее становилось все грустнее, безнадежней.
– - Боже, Боже...
– - лепетала она про себя.
– - Чем я это заслужила?
– - Что такое?
– - спросил Курбский, совсем сбитый
– - Ты точно и не радуешься вместе со мной?
– - Чему радоваться-то? Разве это теперь возможно!
– - Чтобы нам пожениться? А почему бы нет?
– - Потому что я не княжна, даже не боярышня...
– - Но дороже мне всякой и княжны и боярышни...
– - То-то и горе! Хоть и будешь любить меня, как жену свою, а все же будешь меня стыдиться перед людьми...
– - Я тебя стыдиться?
– - Да как же: ни одна ведь родовитая боярыня не признает ровней себе дочь купеческую... А из-за меня и тебе не будет уже того почета при дворе...
– - Ну, это мы еще посмотрим!
– - воскликнул Курбский, гордо выпрямляясь и сверкая глазами.
– - Наверное, говорю тебе. Нет, милый князь; пусти меня назад в монастырь; авось, со временем забудем друг друга...
От приступивших к горлу слез голос ее осекся. Тут, как из полу, перед обоими выросла темная тень: перед ними стоял молодой патер Лович.
– - Простите, если я прерву вашу беседу, -- заговорил он.
– - Случайно находясь здесь рядом, я кое-что расслышал. Мой пастырский долг -- прийти вам на помощь. Не дозволите ли указать вам самый простой путь, как выйти, из затруднения к обоюдному вашему удовольствию?
Еще со времени своего пребывания на Волыни Курбский не доверял ни тому, ни другому из двух тайных иезуитов. Но младший и прежде не раз уже выказывал добрые человеческие побуждения; может быть, и теперь он руководился ими.
– - Будем вам очень благодарны, -- отвечал Курбский за себя и Марусю.
– - Изволите видеть, -- начал иезуит, -- как девица рассудливая, вы, пани, совершенно справедливо опасаетесь выйти замуж за царедворца: самим вам вряд ли когда-либо удалось бы занять подобающее место среди придворной знати, а из-за вас и супруг ваш стал бы как бы опальным.
– - Ну, вот, вот! Что я говорила?
– - прошептала Маруся.
– - Теперь спрашивается: так ли вам уж обоим дорог этот придворный блеск, придворный шум? Или же вы предпочитаете мирное семейное счастье?
– - Конечно, семейное счастье!
– - не задумываясь, отвечал Курбский.
– - А вы, пани?
– - Конечно, тоже...
– - отвечала Маруся, все лицо которой расцвело новой надеждой.
– - А коли так, то о чем же горевать?
– - продолжал патер.
– - Ведь покойный батюшка ваш, пани, если не ошибаюсь, был крупный коммерсант, а вы после него единственная наследница?
– - Да... но дядя -- опекун мой...
– - Так что ж из того? Он заменяет вам отца.
– - Но деньги-то наши он пустил в оборот...
– - Ну, так он вас выделит.
– - Да захочет ли он?
– - По своей охоте или нет, но он должен вас выделить! А в эти смутные времена можно, я слышал, иметь прекрасные поместья за бесценок. И заживете вы мирно и счастливо вдали от суетных тревог придворного мира. Сам царь Соломон еще говорил про эту суету сует -- vanitas vanitatum...
– - Одно лишь вы упустили из виду, святой отец, -- сказал Курбский, черты которого опять слегка омрачились.
– - Что именно?
– - Что не жене содержать семью, а мужу...
– - Да разве все мое -- не твое, желанный ты мой?
– - возразила Маруся, но, сама тотчас застыдившись, что назвала его так, зарделась до ушей и потупилась.
– - Совершенно верно, -- поддержал ее с своей стороны Лович, -- в доброй христианской семье разве может быть отдельная собственность? А кто, как не муж, глава дома? Кто, как не он, ответствует за целость общей семейной собственности? Да на ваших плечах, любезный князь, будет держаться весь дом. Спасибо еще, что плечи-то у вас такие широкие, богатырские!
– - прибавил он с улыбкой.
В порыве благодарности Маруся схватила руку патера и прижала бы ее к губам, если бы он ее не отдернул.
– - Что вы, пани, что вы!
– - сказал он.
– - Все это мы с патером Сераковским живо оборудуем. Что же до свадьбы, то ее, пожалуй, придется несколько отложить, потому что на будущей неделе ведь назначена коронация государя, а там пойдут разные празднества...
– - Да почему нам не повенчаться до того?
– - спросил Курбский.
– - Когда вы, святой отец, располагаете переговорить с дядей моей невесты?
– - Может быть, еще сегодня.
– - Ну, а завтра мы и повенчаемся.
– - Уже завтра?!
– - ахнула Маруся.
– - Доброе дело зачем откладывать?
– - поддержал Курбского патер.
– - Только в такой скорости свадьба, не взыщите, не может быть пышной.
– - Да на что нам пышность?
– - отвечал Курбский.
– - Чем тише и скромнее, тем даже лучше. Не так ли, моя дорогая?
– - О, да, конечно...
– - Ну, вот, стало быть, завтра вы будете уже счастливыми супругами, -- сказал патер.
– - Но сегодня вы позволите мне все-таки первому пожелать вам всякого благополучия! А теперь, пани, не пора ли вам и к царице-матери?
– - Ах, да, да...
– - спохватилась Маруся, вся пылая от смущения и счастья.
– - Не знаю только, как мне пройти к ней...
– - А я, извольте, провожу вас. Ступайте, милый князь, ступайте своей дорогой, вас нам не нужно!
– - шутливо добавил Лович, когда Курбский двинулся было за ними.
– - На веку своем еще наглядитесь друг на друга.
– - Чем только мы заслужили такую вашу доброту!
– - говорила Маруся молодому иезуиту, когда они вдвоем рядом палат шли к покоям царицы.