На неведомых тропинках. Сквозь чащу
Шрифт:
Рабочие переглянулись, один бросил пилу, другой встал с досок, третий снова прикурил, буравя взглядом исподлобья спину сказочника.
– Да, - ответила я и снова посмотрела на дерево, осознавая, что оно беспокоит меня куда сильнее подобравшихся рабочих, - Он здесь был?
– Здесь были почти все. Зачем он вам?
– Мать Валентина умирает. Та, что возвела его на пьедестал, положила всю жизнь, лишилась жилья и позволила отправить себя в дом престарелых.
– Куда она смотрит, Дюша?
– рабочий перешагнул пилу и встал, загораживая от меня рассохшийся ствол.
– Вольноотпущенные?
– спросил сказочник и сам же себе
– Сворачивай базар, Дюш, раз бажбан ищет акробата, пусть сам корячится, - высказался тот, что с сигаретой.
Сказочник, улыбаясь, наклонился, сгреб в горсть мягкую землю, выпрямился, растер в ладонях и уронил обратно.
– А земля-то осквернена, - ухмыльнулся он.
– Но...
– я нахмурилась.
– А ты полагала себя особенной? Зря. Ты всего лишь отчаявшаяся, от того и творишь всякую фигню. У них под деревцем два покойника прикопаны. Поэтому и не спилили, знают, что найдут под корнями, обратно за запретку никому не хочется. Так, батюшка?
– сказано было с неприкрытым презрением.
– Ворона твоя, - рявкнул высокий тому, что все еще держал в пальцах сигарету, - А ты битый парень, - он шагнул к сказочнику.
И все пришло в движение. На этот раз я смотрела схватку совсем с другой стороны и видела все. Видела первый шаг высокого рабочего, видела, как сверкнуло на солнце шило, таким наверняка очень удобно прокалывать дыры... да в чем угодно, или в ком. Отбросил сигарету второй рабочий, поднялся, не зная к кому броситься третий, а священник отступил.
Сказочник рассмеялся, так искренне и так весело словно его пригласили поучаствовать в забаве. Рабочий еще только замахивался, сквозь недовольство пробивается азарт и предвкушение. Он рад чужакам, не звал их и обошелся бы без проблем, но раз они здесь... Он раз возможности размяться. Его мысли не были оформлены в слова, они скорее напоминали образы столь яркие, что невозможно удержать внутри своей головы. И последняя осознанная мысль - сожаление, что под деревом больше копать нельзя, что придется тащить трупы в другое место. На это медленное течение его мыслей оборвалось. Думать умеют только живые.
Ленник ударил его по руке, ломая пальцы и выхватывая шило. Короткий крик и острая сталь входит в грудь своего недавнего хозяина. Один вдох, один миг. Я слышала, как замолкло его сердце, стучавшее так неторопливо и так медленно.
А нечистый двигался дальше, двигался так быстро, что первое тело еще не успело упасть, как он ударил кулаком висок тому, кто должен был разобраться с "вороной". Со мной. Сильно ударил, так бьет боксер в зале по снаряду не жалея и не боясь причинить вред. Череп хрустнул, не тем сухим рассыпчатым звуком, с которым ломается ветка, а влажным глубоким звуком раскалывающегося льда или даже шоколадной плитки. Только в место начинки наружу выплеснулась кровь, много крови. И бывший заключенный все еще думающий, все еще представляющий, как будет разбираться с женщиной, предвкушающий слезы и мольбы, не закончил начатый шаг.
Алые капли окрасили снег, люди умерли до того, как упали. Я слышала их смерть, видела ее, пила последний вдох людей, которые еще не знали, что мертвы, слышала угасающее биение сердец. И никакого равнодушия. Мир вспыхнул яркими красками, миллионами огней эмоций, жестов, звуков, множеством жизней. Они умерли не на алтаре, но это не имело значения. Только коктейль под названием "смерть". Я пила эту мимолетную агонию и искренне жалела, что нельзя растянуть ее до бесконечности. Нельзя...
Все кончилось без моего вмешательства. Баюн схватил священника за шею и скомандовал:
– Стоять, мил человек, стоять!
Этот приказ был слишком мягок, слишком добр, чтобы ему не подчиниться. И третий рабочий, так и не решивший к какому противнику броситься, замер, глядя в черные глаза.
– Просто стой.
– Стою, - отозвался бывший заключенный, он был коротко стрижен, зато на тыльной стороне ладоней росли особенно густо.
Именно это имел в виду Лённик, говоря, что при всей своей силе и скорости может не справиться с охраной колонии. Двое были мертвы, двое еще жили. Даже нечистый не может быть быстр до бесконечности.
– Тихо, - на этот раз баюн отдал приказ священнику.
Не представляю, откуда я это знала, но знала совершенно точно, как вздрагивающий всем телом Андрей. Священник наблюдал, как мужчины падают один за другим, издавая при этом звуки больше похожие не на слова, а на клекот.
– Тихо, - повторил сказочник и прошептал на ухо Андрею, - Доставай его медленно...
Никогда еще приказы не отдавались так ласково. И так быстро исполнялись.
Священник дрожащими руками задрал рясу, под которой оказались обычные голубые джинсы с высокими армейскими ботинками. Рука легла на пояс, запах смазки и пороха я учуяла чуть раньше, чем увидела пистолет. Оружие, из которого давно не стреляли, спящее оружие, не несущее на своем дуле отпечатков чужой смерти. Андрей дрожащей рукой коснулся рукояти, пальцы замерли. И меня тут же коснулось краткая неуверенность, раздумье: "а не воспользоваться ли шансом, а не рискнуть ли..."
– Порадуй меня, - с непередаваемой интонацией попросил Андрея Лённик, его рука лежала на горле Андрея. В ней не было ножа. Но я понимала колебания человека, представляя, какими жесткими и сильными могут быть пальцы сказочника. Одно движение - и конец. Два трупа перед глазами служили наглядным подтверждением.
Четвертый нелюбопытный рабочий остановился в двух шага от часовни, не решаясь приблизиться, и, вытянув тощую шею, посмотрел на меня, а не на того, кто убивал его товарищей, а на женщину, что не пошевелила и пальцем. Другой на его месте давно бы убежал, закричал, вызывал милицию, благо сотовые почти у всех. Только не этот...
Священник сдался. Я поняла это за секунду до выдоха, и за две до того, как он достал пистолет, от которого разило железом и порохом.
– Брось, - последовала очередная команда, и черное оружие полетело в снежную грязь.
Стоящий напротив парализованный взглядом и голосом рабочий взмахнул своими волосатыми руками, словно тоже пытаясь что-то отбросить.
– Чем кокс бодяжите, батюшка?
– ноздри Лённика снова раздулись, как тогда на границе участка.
– Мы не...
– начал Андрей.
– Вы "да", - припечатал сказочник, - Чистый кокс пахнет не так, для человека совсем не имеет запаха, но это...
– он рассмеялся, - Так что вы там говорили о кумирах? Вашим стала "божья трава"? Нет? Сами не употребляете как этот?
– краткий взмах рукой, в сторону молчаливого.
Так вот что с ним "не так", вот почему он не тропиться бросаться на нас с кулаками. Судорожное дыхание, озноб и почти нет мыслей... Он не будет защищать их, еще не готов, еще не понял, что следующую дозу возможно брать уже будет не у кого.