На неведомых тропинках. Сквозь чащу

Сокол Аня

Казалось, серий двухэтажный дом с плоской крышей, по которой громко барабанил едва начавшийся дождь, звал меня. Притягивал словно магнит. В его скупом и лаконичном убранстве поселилась боль и смерть. Небо прочертила молния, далекая, сухая, звук грома, как обычно запаздывал.

На крыльце целителя стоял, державшись за перила, охотник-ветер. Вернее не стоял, а едва держался, привалившись к темному дереву. Мужчина поднял свое бледное неподвижное лицо к темнеющему предгрозовому небу и завыл. Хрипло, тоскливо, безнадежно.

А потом упал.

Повалился вперед, на прошлогоднюю ржавую траву. Каждый из нас мог подхватить его, поддержать, не дать удариться о грязную землю, собирая бесцветными волосами влагу. Мы были быстрыми и сильными. И равнодушными.

Тём упал, перевернулся на спину, тяжело дыша и тщетно стараясь подавить нервный тик, кривящий его лицо. А ведь это боль, она скручивает его мысли узел и заставляет кричать.

– Уходи, - прохрипел он, стоило мне остановиться рядом, - Мне провожатые на тот свет не нужны.

Я переступила через него, перешагнула, словно он уже был мертв.

– Ольга, - снова позвала Пашка, и я обернулась.

Бес отлетел чуть дальше и замер на углу дома, как умирающий вглядываясь в хмурое небо.

– Две минуты, низшие тебя забери, - закричала она.

Старик не стал ничего говорить, не стал останавливаться, он поднялся на крыльцо и скрылся в доме.

– Что случилось?

– Ты мне нужна... я...
– она покосилась на Веника, тот оскалил зубы не торопясь уходить, - Моя руна, - она коснулась пальцами затылка, неуверенным нервным движением, словно расстроенная девочка, - Я должна рассказать Косте, но...

– Ты не можешь, - поняла я, честно говоря, история семейства явиди - целителя волновала меня сегодня в последнюю очередь. Но я знала, что не могу отмахнуться, воспоминаний о нашей дружбе было для этого более чем достаточно для этого. Знала, но не чувствовала.

– Могу, но хочу, чтобы ты была со мной, когда... когда...
– она замялась и вдруг выпалила, - Я скоро отложу еще одно яйцо.

– Здорово, - ответила я, понимая, что надо бы порадоваться, но как назло не получалось, особенно в свете того, что первая жена черного целителя забеременела от любовника, и Константин повесил ее на позорном столбе.- Это обязательно делать сегодня?

– Нет, - она стерла с лица первые капли дождя.
– Не обязательно, но... ты даешь слово?

– Даю.

Она с облегчением выдохнула, и, посмотрев на серую железную дверь, спросила:

– Помощь нужна?

– Нет.

Повторный вдох облегчения. Уже поднимаясь на крыльцо, я обернулась, и увидела только стремительно удаляющийся сверкающий влагой хвост.

Интересно, а насколько на самом деле экспериментатор "не в курсе" раз она позволяет себе спокойно разговаривать со мной у его дома, да еще и при свидетелях?

В доме было тихо. Слишком тихо для места, где умирают от боли. Я прошла по коридору, миновала лестницу на второй этаж и ряд закрытых дверей, остановилась перед открытой. Комнату временно переделали в палату. В нормальную палату, а не ту что располагалась в подвале, где находился "исследовательский материал".

И даже эти мысли не вызвали во мне привычных эмоций...

Константин что-то беззвучно говорил ведьмаку, а тот также, шевеля губами, отвечал. А рядом с ними кричала Марья Николаевна. Два ремня перетягивали ее тело, прижимая к кровати. Один за щиколотки, второй под грудью. Шерстяное платье задралось, выставляя напоказ плотные коричневые колготки на худых старушечьих ногах. Все это выглядело куда откровеннее обнаженной кожи.

– Беззвучный карман, - проговорил появившийся в коридоре Март, - Отец поставил. Соседи конечно и так знают, что у нас тут твориться, но на крики старухи слетались словно воронье, - парень устало прислонился к стене.

– Карман?
– я снова посмотрела на черного целителя, у меня были не очень приятные воспоминания об этом, о "кармане" хотя тот был в безвременье...

– Да. Звук рождаемый там, там же и гаснет.

Значит, Пашка была не так уж и неосторожна. Зная про карман, то, слыша Контантина, то нет, она вполне могла говорить свободно. Да и потом, что такого она сказала? Фактически ничего. Интересной может показаться только новость о яйце... тьфу, еще одном детеныше.

– Что произошло? У нас было еще пара часов, так почему...

Марья Николаевна дернулась, открыла рот и опять беззвучно закричала.

– Если сравнивать с человеческой инфекцией, я бы сказал, что иммунитет вдруг "просел", как после облучения, а зараза разогналась, поражая орган за органом.

– Так это инфекция?

– Нет. Я просто провел аналогию. Больше похоже на проклятие или руну. У них произвольно сокращаются мышцы и сосуды, с каждой минутой все сильнее и сильнее. Настолько, что их внутренности действительно скручиваются в узел. И это не метафора. Скорей всего на артефакте был ступенчатый заговор. Поэтому зараза и идет рывками. Они сгорят в ближайшие полчаса, - от оттолкнулся от стены и счел нужным добавить, - Говорят старуха была тебе дорога, мне жаль.

"Жаль" - какое обычное ничего не значащее слово.

Я вошла в комнату, сразу ощутив карман о котором говорил Мартын, прегладу. Она была похожа на порыв ветра, который мы ловим из открытой двери или форточки. Прохладный, подвижный и неприятный.

В уши тут же ввинтился крик. Мужчины обернулись. От бабки пахло потом и болью. От них неуверенностью. Я коснулась прижатой к телу руки, той на которой все еще горела защитная печать стежки, кожа было горячей и дряблой. Она это почувствовала, распахнула глаза и закричала. Я знала, что должна зажать уши, должна... не знаю, расплакаться, попытаться в очередной раз совершить невозможное, спасти?

Я всмотрелась в искаженное судорогой лицо, почти физически ощущая накатывающую на нее боль. Сладкую боль.

– Времени не осталось, - ни на сожаления, ни утешения черный целитель не разменивался.

Я достала телефон, взвесила в руке, поймала тяжелый взгляд ведьмака и набрала номер. Один гудок, бабка стала хватать ртом воздух, как рыба, второй - за окном сверкнула молния, и третий прервался.

– Не могу сказать, что приятно слышать тебя, но ты и сама это знаешь, наорочи.

– Артефакт, - напомнила я, хотя голос зазвенел от злости.