На одном дыхании!
Шрифт:
– Никто меня не прислал, – возмутился Вадим и сунул ей букетик, состоявший из трех желтых хризантем. Варя букетик приняла. – А я мимо ехал, дай, думаю, заеду!
– А-а, – протянула бестолковая Варя и оглянулась. Ну конечно же!.. Отец топтался у нее за спиной, в коридорчике, ведущем на кухню. Вадим почесал бровь. Варя переложила букет из руки в руку, хрустнул целлофан. Отец поправлял на стене еще одну картину. На ней были изображены снега и церковка, ну и березка, конечно.
– Я тебя хотел это… покататься пригласить. Погулять, в смысле.
– Папа, – спохватилась Варя, повернувшись к отцу, и за руку выволокла его из коридорчика, – это Вадим. Он со мной работает! А это мой папа, Андрей Васильевич.
– Очень приятно! – объявил Вадим, а Варя вздохнула и сунула хризантемы в пыльную хрустальную вазу.
Разлогов однажды устроил ей урок хороших манер после вот такого «очень приятно». В Женеве ее познакомили
«Очень приятно» говорит тот, кто выше по положению или старше. Тот, кому представляют, и уж никак не тот, кого представляют! Запомни это, пожалуйста, Варя.
Варя запомнила.
– Ну так чего? Погуляем?
– Ты бы позвонил сначала!
– Да я десять раз звонил! У тебя телефон не отвечает!
– Как не отвечает? Он вроде не звонил ни разу!
– Да не, он «вне зоны действия сети». Ты его небось так положила, что он не ловит! Ну в смысле сигнал не ловит.
Рыбки в садке закружились, заметались с удвоенной силой, и среди них вдруг отчетливо мелькнула одна, та самая! «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Кинолог Лена Степанова не могла дозвониться Глафире Сергеевне, потому что у нее был выключен телефон. А Марк дозвонился сразу же! Ну конечно, конечно!.. Варя тогда записала номер, по которому звонила Лена, и это оказался вовсе не Глафирин номер! Тем не менее в компьютере, в записной книжке, куда заносились все контакты, этот молчаливый номер был!
– Папа, – сказала Варя твердо, взяла отца за руку и посмотрела ему в глаза. – Мне нужно уехать. Вот, погуляю с Вадимом.
Отец пожал плечами. Вид у него был неважный.
– Вадим, я сейчас! Только переоденусь.
Вадим кивнул и покосился на отца. Ничего так папаша. Смирный. Сразу видно – интеллигент. С таким особенных проблем не будет, не дотошный.
– Погода сегодня, – произнес он, соскучившись стоять, – прям зима! Надо Варе сказать, чтоб теплее одевалась. Простынет.
Интеллигентный папаша кивнул, но ничего не ответил. Ладно, пусть пока помалкивает. Потом пообвыкнется, бог даст.
Выскочила Варя, хорошенькая, совершенно не офисная, другая, в джинсах и кургузой курточке. Джинсы в обтяг, любо-дорого посмотреть, а курточка ярко-красная, так прямо взял бы и съел!..
– Пап, не волнуйся, я позвоню!
– И не позавтракала ничего!
– Пап, где мой шарф? Ну большой, серый?
– Вон, наверху.
Этот шарф Варя подглядела у Глафиры Сергеевны. Какой у нее был шарф! Широкий, толстый, явно ручной работы. Наверняка привезла из Стокгольма, где он продавался в лавочке у милой пожилой фрекен, одетой в свитер и мягкие меховые сапожки! Наверняка в витрине у фрекен были выложены шапки и варежки, а еще дивные тяжелые свитера с высоким горлом, все сделано вручную. А в лавочке наверняка хорошо пахло, и на широких и темных половицах лежали выцветшие шерстяные половички, а из окна видно было барки с парусами, набережную и рыбный рынок.
Варя намотала на шею шарф и завязала огромным узлом – так носила Глафира.
– Пошли?
И она выскочила из квартиры. Вадим потопал за ней, пробормотав «до свидания» в сторону интеллигентного папаши.
В коридорчике на четыре квартиры, отделенном от лестничной клетки железной решеткой – как в концлагере, – был навален всякий хлам, стояла детская коляска, и сильно пахло кошками и щами.
Варя проскочила коридорчик, погремела ключами и распахнула решетку.
– Давай, выходи!
– Ну а что за спешка-то, я не понял?
Она с грохотом захлопнула тюремную дверь, ведущую в ее жилье, и нажала кнопку лифта. Где-то далеко, то ли вверху, то ли внизу, завыло, загрохотало и поехало.
– Вадим, – сказала Варя и взяла его за отвороты куртки, – мне нужно, чтобы ты меня срочно отвез…
– Куда?!
– К Волошину. Ты знаешь, где он живет?..
Дэн Столетов так распереживался, что даже спал плохо, чего с ним отродясь не бывало, и он никогда не понимал, как это можно – не спать?! Тетя Оля иногда звонила маме и жаловалась на бессонницу, говорила, что «опять ночь не спала», и Дэн думал: как это может быть? Как можно «ночь не спать»? А что тогда делать? Нет, ежу понятно, что можно делать ночью, а ему-то, Дэну, тем более, но вот когда надо спать, что может быть проще и приятнее? Открываешь окошко, чтоб было свежо и прохладно – мама за это вечно распахнутое окно называла сыночка «отморозок в поисках ледяной свежести», – забираешься под одеяло поглубже, думаешь о чем-нибудь приятном и утешительном, и через пять минут готово дело,
В общем, всякое бывало, и не всегда приятное, и слава богу, он теперь вырос и может делать все, что хочет! Ну почти все.
Дэн долго соображал, как бы ему заснуть, но ничего не придумывалось. В конце концов он встал и ушел на кухню – от своей скомканной неаппетитной постели и таких же скомканных мыслей. Хорошо, что мать с вечера на дачу уехала. Вдруг подхватилась и уехала, сказала, что там вода не перекрыта, как бы завтра мороз не ударил! Дэн не очень любил, когда мать одна таскалась на эту дачу, еще с тетей Олей туда-сюда, а одной нечего там делать. Он тревожился – вдруг свет вырубится, или насос полетит, или пьяные гаишники какие-нибудь набегут, а его, Дэна, рядом нет! И дачу эту он не любил – подумаешь, дача! Огород и будка посередине! И одному дома ему было… неуютно. Он этого очень стеснялся, и матери ни за что бы не признался, но с ней ему было как-то веселее, что ли! В компании себе подобных Дэн говорил, конечно, все, что положено – предки, мол, достали, житья от них нет, все учить лезут, хотя в жизни ни шиша не понимают, особенно в такой… в современной, ну в молодежной. Предков следовало поругивать за то, что они «совки», отечество именовать «Рашкой», а тысячу рублей «баблом». Дэну от всего этого как-то неудобно делалось.
Он пил на кухне чай и грустно думал о том, что он какой-то неправильный. Он редко об этом думал, а тут вдруг его пробрало. Дэн Столетов не знал, что в три часа ночи «пробирает» всех, у кого бессонница, но раньше у него никогда не случалось бессонницы, вот он и не знал! Он пил чай, вздыхал, грустил, жалел себя и думал, что он «неправильный».
Без матери ему скучно завтракать и ужинать – никто не пристает с расспросами, не предлагает на выбор блинчики или омлет, не почесывает за ухом мимоходом. Мать то и дело почесывала, и ему это нравилось ужасно! Он даже головой крутил, подставляя так, чтоб ей удобнее было чесать. Конечно, он никогда и ни за что не признался бы, что его, здоровенного двадцатидвухлетнего мужика, да еще и журналиста, мать чешет за ухом, но – что делать! – она чесала, и он млел, подставляя нестриженую башку, и ленился завтракать, когда ее не было дома! И с девушками выходила какая-то петрушка, тоже неправильная! Общепризнанные красавицы, у которых он время от времени брал интервью, его смешили, и он даже толком не знал, почему. Так… дуры. Дэну, взявшему этих интервью два или три десятка, казалось, что он видит их насквозь, и ничего там, внутри, нет ни интересного, ни заманчивого! Все ему казалось, что, кроме калькулятора и некоего специального датчика, который, как счетчик Гейгера, начинающий завывать и щелкать при повышенной радиации, сигнализирует о приближении достойной особи мужского пола, ничего там нет вообще. А может, он так считал, потому что датчики эти никогда не реагировали на него, Дэна!.. Кому он нужен, долговязый, лохматый, кое-как одетый корреспондентишка! С него и взять-то нечего, а за материал уже заплатила «достойная особь»! Некоторые красотки были чуть получше, другие и вовсе никудышные, вроде этой самой Олеси Светозаровой, которая орала, что он спер у нее бриллиант! А на съемке она то и дело откаблучивала нечто такое, от чего даже многоопытный Сапогов закатывал глаза. Ну например, все время отвлекалась на телефон, щебетала безудержно, называла собеседников исключительно «Мася» и каждый раз потом не могла вспомнить, о чем с ними, журналистами, говорила до того, как зазвонил проклятущий телефон! Дэн с Сапоговым с ней замучились. А потом, когда ее попросили переодеться, стала снимать блузку прямо при них!.. При этом она разговаривала по телефону с «Масей», придерживала трубку плечом, и тянула вверх свою кофточку, и уже почти стянула, когда Дэн с Сапоговым сообразили выскочить за дверь. Там, за дверью, они долго не могли друг на друга взглянуть, а когда взглянули, быстро отвели глаза. Сапогов был совершенно красный и очень сердитый, и Дэн знал, что сам выглядит точно так же! А эта дура, обнаружив, что их нет в спальне, еще и заорала на них – сколько вас ждать можно, я готова, не журналисты, а наказание! «Мася» сказал, что все будет очень быстро и весело, а все долго и скучно!..