На острие иглы
Шрифт:
– Ты будешь жить, – заверил я раненого.
– Да? – слабо прошептал Родриго – Зачем мне нищая жизнь?
– Вот, – я выгреб горсть монет, – их с избытком хватит на возведение нового дома и приобретения всего необходимого.
– Спасибо, сеньор, я всегда буду помнить о вашей доброте. – Он ухватил мою руку и попытался ее поцеловать, но я помешал ему. – Вы добрый человек. Я лишь жалкий крестьянин. Когда дерутся большие сеньоры, страдаем обычно мы, и на наши изломанные жизни, на нашу погибель никто не обращает внимания. Для знатного сеньора разорить наш дом не намного труднее, чем в лесу разворошить муравейник. Вы же не остались равнодушны к нашим горестям.
– Ты прав. Но мы тоже, если смотреть шире, маленькие люди и страдаем от того, что дерутся сеньоры, стоящие неизмеримо выше нас…
– Что это
– Их имена лучше не поминать всуе.
Он не поверил бы, если бы я сказал ему, что даже короли всего лишь незаметные фигуры в той игре, которую ведут великие Ордена. Однако и Ордена только лишь игрушки в чьих-то гораздо более могущественных руках.
– Что я слышу? Неужели вы хотите узнать историю моей жизни? – удивленно воскликнул Генри, пришпоривая мула.
– Не скажу, что меня сжигает это желание, – ответил я, разглядывая скучный степной пейзаж. Скоро час сиесты и двигаться по степи станет совершенно невозможно.
– Разве? Я же вижу по вашим лицам, что вам очень хочется выслушать драматическую и поучительную историю моей жизни, но вы просто стесняетесь об этом сказать. Иначе как вы узнаете, почему у англичанина такая смуглая кожа
– Ладно, рассказывай свою поучительную историю, – великодушно согласился я, похлопывая мула по шее. Мул заржал, будто выражая свое неудовольствие моим решением.
– Если вы настаиваете, то считайте, что вам удалось уговорить меня. Вообще-то при здравом размышлении нетрудно понять, что мои предки были не столько негодяями, сколько наивными жертвами суровых обстоятельств. Мой дед принадлежал к знатным вигам – это такая политическая партия у нас в Великобритании. Он пал жертвой полоумного короля Якова Второго, возомнившего, что он пуп земли и поэтому может творить со старушкой Англией что ему вздумается, в том числе вернуть ей католическую веру. Он топил мою страну в крови, и в этот селевой поток крови влился и ручеек крови моего родного деда… Отец мой, тогда уже взрослый человек, посвятил свою жизнь изучению наук, преимущественно связанных с медициной. После смерти деда он был вынужден бежать во Францию. Конечно же, никто его там не ждал, кроме господ по имени голод и нищета, которые с радостью приняли его в свои объятия Решив убежать от них, отец мой польстился на щедрые посулы служащих французской Вест-индской компании (благодарю Бога, что она недавно приказала долго жить}. Эти негодяи посулили ему золотые горы во французских колониях в Карибском море. Заключивших договор доставляли туда бесплатно, за это они обязаны были, опять-таки бесплатно, поработать в свое удовольствие три года на благо богатого заморского колониста. Конечно, компания занималась этим не из благотворительности. За голову каждого работника они получали по тридцать реалов – кругленькая сумма. И в трюмах кораблей плыли в Индию авантюристы и беглые каторжники, глупые романтики и гугеноты, которым во Франции запретили заниматься наиболее важными и доходными профессиями.
Тортуга, куда прибыл мой папаша, была воистину райским уголком, – продолжал рассказ сэр Генри. – Там было вдоволь еды, мяса, фруктов. Три дня завербованные, как было предусмотрено договором, радовались жизни в неге и праздности. Все обещало им светлое будущее… Но по прошествии этих дней их под конвоем повели на невольничий рынок. Там на аукционе торговали выловленными в Африке неграми, индейцами и прибывшими на последнем корабле завербованными белыми. Фактически, бедолаги, поверившие компании, были проданы на три года в рабство! В самое настоящее рабство.
Сначала никого не интересовали лекарские способности моего отца Вместе со всеми с восхода до заката он пропалывал табак, валил лес. Многие завербованные умирали от цинги и произвола. Когда же он вылечил жену хозяина, к нему потянулись жители острова, и плантатор решил, что выгоднее использовать раба по его прямой профессии. Он разрешил отцу заниматься врачеванием. Продолжалось это полгода. После чего отец договорился с хозяином, что выкупит себя за приличную сумму в двести реалов. Откуда он рассчитывал найти такие деньги? О, на Тортуге добыть их было не так трудно. Для этого требовалось лишь наняться судовым врачом на пиратский фрегат.
– То есть он без долгих раздумий влился в разбойничью шайку, – проговорил я.
– Ну,
Оно и неудивительно. Тортуга, оплот пиратства, считалась вотчиной французской короны. Ямайка, еще один оплот, находилась под английской короной. Короли не обращали внимания на такие мелочи, как факт, что из десяти тысяч населения Тортуги три тысячи были пиратами. Неудивительно, что губернаторами на этих островах становились часто рыцари удачи из берегового братства. При этом они насаждали такую власть, что великий инквизитор Торквемада позеленел бы от зависти при виде тех пыток и казней, которые они практиковали. Моему отцу посчастливилось быть свидетелем убийства живодера Левассера, губернатора Тортуги. Свою любимую, отстроенную с большим знанием дела темницу тот назвал ласково «чистидище.м», а ряды клеток вдоль стен – «адом». В этих клетках невозможно было ни встать, ни разогнуться. Но больше всего Левассер обожал свое изобретение – пыточную машину, представлявшую остроумную систему блоков и тисков. Мало кто оставался жив после нее, а те, кто выжил, предпочитали не распространяться о том, что им там довелось перенести.
Лавассера убили двое его ближайших помощников, и моему отцу оставалось только засвидетельствовать, что в этом изуродованном жесточайшим образом теле нет и искорки жизни. После чего губернатором Тортуги стал потомок старинного дворянского рода Анри де Фонтане. Он развернул кипучую деятельность, чуть ли не каждый день испанцы получали известия о захвате своих кораблей французскими флибустьерами. В одна тысяча шестьсот сорок пятом году испанцы захватили Тортуту, выбив оттуда береговых братьев, как им казалось, навсегда. Однако надежды их были тщетны, и они там долго не задержались, вскоре пираты вернули себе любимую землю, но папаша мой переселился на Ямайку. Ему было всего двадцать пять, он был полон сил, и ему пришлось остаток своей не такой уж короткой жизни провести в путешествиях, приключениях и битвах.
– Лучше скажи, ему пришлось немало пограбить и поразбойничать в разных морях в компании отпетых мерзавцев.
– Я же никогда не скрывал этого. Хотя, по-своему, он был добросердечен, любил животных и никогда не принимал участия в кровавых забавах своих друзей.
– Друзей, – усмехнулся я.
– Дружба не чужда и черствым сердцам… Кстати, среди его приятелей был француз-дворянин Олоие, имя которого до сих пор вызывает в тех краях ужас Этот чудак перестал церемониться с пленными после того, как испанцы приняли решение казнить всех попавших в плен флибустьеров Сабля Олоне часто тупилась, так усердно ее хозяин рубил головы и вспарывал животы. Олоне был счастливчиком, во время его походов деньги текли к нему рекой. Только одна экспедиция в Гибралтар – небольшой город в Индиях – принесла ему добычу в триста тысяч пиастров Мой отец понимал, что удача – изменчивая дама, и успел вовремя уйти от Олоне. Через год после этого Олоне посадил на рифы свой корабль и был изрублен на куски местными лесными индейцами. Говорят, дикари были довольны тем, какое из него получилось вкусное блюдо… – Так этому мерзавцу и надо – в сердцах воскликнул я. Мне приходилось и раньше слышать о делах пиратов, даже сталкиваться с ними. Подвигам этих бестий, наверное, завидуют даже черти в преисподней.