На острие

Кутузова Елена

Особенно это ощущалось в костюмерной.

Вешалки тянулись вдоль стен бесконечными рядами. Однотипные платья, юбки, лифы и корсеты. Мишура, перья и блеск. Даже кимоно, к которому я кинулась, как к родному, переливалось от обилия пайеток.

Какой ужас!

Я копалась в одежде, пытаясь подобрать хоть что-то, похожее на мой прошлый наряд, но аляповатые тряпки из дешевой ткани, выбранной, вероятно, за яркость, не подходили.

Мысль, что придется менять образ, приводила в панику. Я уже привыкла к струящемуся шелку кимоно,

к широкому поясу, к белым носочкам и высоким деревянным сандалиям на скошенной подошве. Госпожа Кошка стала моим щитом. Там, в Клубе, я смотрелась в зеркало и не видела себя. Там отражалась другая девушка, которой нравились похотливые взгляды, нравилось дразнить мужчин, нравилось сводить их с ума…

Но что делать, если Госпожи Кошки больше нет?

Значит, надо создать другую!

Черное с красным… От банального сочетания тошнило. Под недовольным взглядом костюмера я перебирала одежду и не могла выбрать. И только когда паника почти накрыла с головой поняла, что нашла.

Цвета густого шоколада, атласное, на тонких бретельках, с жестким лифом- корсетом и длинной юбкой. Высокий боковой разрез обрамляла пена тончайших кружев золотистого цвета. Оно так шло к моим глазам! И темной маске.

Найти обувь было проще. Классические туфли без излишеств. Прошлый клуб научил меня, что простые линии говорят о цене куда больше, чем кричащая роскошь разноцветных стекляшек.

— Ты уже здесь? — в костюмерную заглянул Управляющий и поморщился, увидев платье: — Найди что-нибудь другое. Это слишком скромно.

— Если клиентам не понравится — переоденусь.

— Как знаешь. В конце концов, твой заработок. Иди готовься.

И все же я уточнила у него насчет нашего с господином Би уговора. Скривившись так, словно его заставили жевать недозрелый лимон, Управляющий подтвердил: все в силе. Никаких прикосновений. Никакого секса. Никаких излишеств.

Гримерки тут были общими. К счастью, сейфы тоже присутствовали. Спрятав туда вещи, я в последний раз крутанулась перед зеркалом, проверяя, все ли в порядке. Больше всего беспокоила непривычная маска: я боялась, что она может слететь в самый неподходящий момент.

— Да красивая, красивая, иди уже, — кто-то толкнул в спину. От неожиданности я потеряла равновесие и буквально выпала в зал, полный ждущих аукциона мужчин.

38

О нем меня предупредили в последний момент.

Натурщиков в этом клубе было не меньше, чем в прошлом, но и требования к ним предъявляли иные: красоты оказывалось недостаточно. Умения ценились куда выше, и вот за них-то клиенты готовы были платить. А чтобы никого не обидеть, придумали аукцион.

Модели выходили в зал и вставали на небольшое возвышение. А «художники» торговались за право «писать портрет», так здесь называлось то, что видела вчера. Ажиотажа это не вызывало, напротив, на возвышение я поднималась, как на эшафот.

Взгляды собравшихся внезапно стали осязаемыми: скользкое прикосновение масла, острые уколы шила, зудящие буравчики… Прячась за привычной маской, я их почти не ощущала. Но не сегодня. Видимо, из-за того падения.

О, это было феерично! Проехаться на животе по натертому мастикой полу, как по катку!

Зато успех был обеспечен! Мной заинтересовались, а что еще натурщице надо?

Следовало поблагодарить толкнувшего новичка навстречу судьбе: цена росла так стремительно, что можно было заподозрить подставу. Все-таки Управляющий лучше всех знал, чего хотят его гости, и старался заработать. И, хотя чувствовать себя скотиной на торге было неуютно, я могла только восхититься деловой хваткой этого человека.

«Купил» меня мужчина лет сорока. Сначала почудилось — старик, но когда скинул рубашку, под ней оказалось тренированное тело, на мой взгляд — несколько перекаченное.

И все-таки контраст с покрытым морщинами лицом был разительным.

— Сюда, — клиент подвел меня к стене, на которой красовались кольца и крючки разной величины. — Вытяни руки!

Через несколько минут лодыжки и запястья оказались скованными железными кандалами. Между кожей и сталью не было ничего — в прежнем Клубе такого не позволяли, натурщиков берегли от лишних травм.

— Красиво, — мужчина отступил на пару шагов и нахмурился, — и все же чего-то не хватает.

Ему хватило нескольких секунд — бретельки оказались спущены и лиф сдернут так, чтобы обнажилась грудь.

— Да… так.

Он развернул поудобнее мольберт и выдавил на палитру краски.

— Секунду, еде один штрих!

Я понять ничего не успела, как мужчина оказался рядом. И вскрикнула, когда тонкие пальцы выкрутили сосок.

— Что вы…

— Ну разве не прелесть?

Боль, резкая, острая. Я умею терпеть — синяки, царапины, ссадины… Но не так.

Пальцы уже не кажутся красивыми и тонкими. Теперь они похожи на птичью лапу с острыми копями, которые проводят по коже, от самого горла и вниз, между грудей, туда, где их останавливает корсет.

Розовая линия — как росчерк пера. Поверх нее — другая, наискосок. И еще одна, и еще…

— Тебе нравится! — в голосе удовольствие. Напряжение. Предвкушение. — Ты же хочешь, да? Хочешь… меня?

Хочу? Да меня трясет от злости и страха — слишком настойчивы руки, а оковы не позволяют уклониться.

Язык касается груди, обводит сосок раз, другой, третий… Рука лезет под юбку… Белья нет. По правилам, трусики можно надевать только если они — часть наряда.

Пальцы трепят нижние губы, пробуют проникнуть внутрь…

Меня выгибает от боли и ненависти, а мужчина вдруг отступает, удивленно и с обидой глядя в глаза:

— Почему ты до сих пор сухая? Ну, значит, тем хуже…

Как завороженная смотрю, как поблескивает пряжка ремня. Брюки падают, «художник» легко освобождается из штанин.