На острие
Шрифт:
Примерно с таким настроением я обходил комнату за комнатой вест-сайдского дома, беседуя с его одинокими жиличками. В большинстве своем они были слишком юными для меня. Правда, не все. Атмосфера опроса, как ни странно, располагает к флирту. Впервые я это заметил, еще когда был полицейским, притом женатым.
Иногда, задавая рутинные вопросы о неуловимой Пауле Хольдтке, я вдруг чувствовал, что испытываю влечение к женщине, с которой веду разговор. Порой замечал, что это влечение взаимно. Непроизвольно я придумывал коротенькие сценарии нашего сближения – шаг за шагом, от
Впрочем, я так и не смог заставить себя приступить к осуществлению этих планов. Останавливало ощущение какого-то несоответствия. К тому времени, когда, поговорив с шестью, десятью или двенадцатью квартирантками, я уходил из дома, мое настроение ухудшалось, меня вновь охватывало чувство гнетущего одиночества.
На этот раз достаточно оказалось одного разговора, чтобы я помрачнел опять. Вернувшись в гостиницу, я уселся перед телевизором и не вставал, пока не подошло время отправляться на собрание.
В Соборе Святого Павла в тот вечер выступала домохозяйка из Озон-Парка. Она сообщила, что обычно опрокидывала первый стаканчик, едва «понтиак» мужа выезжал за ограду. Водку она хранила под раковиной, в бутылке из-под жидкости для чистки духовок.
– Когда я впервые об этом рассказала, – говорила она, – какая-то женщина воскликнула: «Господи Иисусе, представьте, что будет, если вы схватите не ту бутылку и отхлебнете настоящего очистителя!» Я ответила ей: «Милая, будьте реалисткой. Там не было другой бутылки. Какой там очиститель?! Я прожила в том доме тринадцать лет, но никогда не чистила духовку». – Я понимаю, что вам не очень-то приятно меня слушать, но именно так все и было, – горько закончила она.
Каждая встреча проходит по-своему. В этом соборе собрания обычно продолжаются полтора часа, по пятницам там чаще всего обсуждают программу «Анонимных алкоголиков» по возрождению человеческой личности. На этот раз мы говорили о пятой ступени этой программы. Не помню, что сообщил докладчик и какие мудрые мысли высказал я, когда подошла моя очередь.
В десять мы поднялись, чтобы прочитать «Отче наш».
Как всегда, только одна женщина, Кэрол, не приняла участия в обшей молитве. Затем я собрал складной стул, отнес его на место, выбросил в ведро бумажный стаканчик из-под кофе, отнес пепельницы к двери, перекинулся несколькими словами с парой друзей и уже собирался уходить, как меня окликнул Эдди Данфи.
– О, привет! – сказал я. – Прости, не заметил.
– Я сидел сзади, к тому же опоздал минут на пять. А ты здорово сегодня говорил!
– Спасибо, – ответил я, прикидывая, что именно могло ему понравиться в моем выступлении.
Он осведомился, не хочу ли я кофе. Я сказал, что собираюсь кое с кем заскочить в «Пламя», и предложил ему присоединиться к нам.
Мы прошли квартал к югу по Десятой авеню и устроились в кафе за угловым столиком, где уже сидели шестеро или семеро посетителей. Я заказал бутерброд, жареный картофель и кофе. Разговор шел больше о политике. До выборов оставалось меньше двух месяцев, и мы говорили о том же, что и всегда перед голосованием: настоящий позор – нет никого достойного получить
Я, впрочем, больше помалкивал. Политика меня интересует мало. С нами была женщина, которую звали Элен; она бросила пить почти одновременно со мной. Несколько раз я хотел было пригласить ее прогуляться со мной, но никак не решался. Пока же исподтишка наблюдал за ней, накапливая отрицательные впечатления. Она скрипуче смеялась, ее зубам не помешал бы визит к дантисту и в каждой слетающей с ее языка фразе обязательно присутствовали слова «вы знаете». К тому времени, когда она разделалась со своим гамбургером, наш роман скончался, так и не успев родиться. Скажу вам, это великолепный метод работы: мысленно вы, словно скальпелем, обнажаете самую суть женщины, а она этого даже не замечает.
Вскоре после одиннадцати я сунул под тарелку какую-то мелочь, распрощался и, взяв счет, направился к кассе. Эдди поднялся одновременно со мной, заплатил по счету и вышел следом. Я совершенно забыл о его присутствии: он почти не участвовал в общем разговоре, как и я.
На улице он сказал:
– Прекрасная ночь, верно? Хочется дышать глубже, когда такой воздух. У тебя есть время? Может, пройдем вместе несколько кварталов?
– Ну, конечно.
– Я тебе звонил. В гостиницу.
– Когда?
– Не помню точно. Где-то после обеда. Наверное, ближе к трем.
– Мне никто ничего не передавал.
– А я и не просил. Я просто так позвонил. В любом случае ты не смог бы мне перезвонить.
– Верно, у тебя же нет телефона.
– Ну, аппарат-то есть. Он стоит прямо у моей кровати. Только испорчен, это его единственный недостаток. Чем ты занимаешься? Продолжаешь разыскивать ту девушку?
– Ну, во всяком случае, пытаюсь это делать.
– Так ничего и не раскопал?
– Пока нет.
– Ну, может, еще и повезет.
Достав сигарету, он слегка размял ее.
– Стоило болтать о такой ерунде столько времени! – сменил он тему. – Должен признаться, я не очень-то понимаю, что такое политика. А ты пойдешь голосовать, Мэтт?
– Не знаю.
– Я вообще диву даюсь, почему кто-то хочет стать президентом. Знаешь что? В своей жизни я никогда ни за кого не голосовал. Впрочем, соврал. Хочешь, скажу, за кого я голосовал? За Эба Бима.
– Ну, это старая история.
– Подожди минутку, я назову тебе год… Да, семьдесят третий. Ты еще помнишь Бима? Смахивал на клопа. Боролся за пост мэра – и победил. Помнишь?
– Конечно.
Он засмеялся:
– Наверное, я раз двенадцать голосовал за Эба Бима. Или больше. Пожалуй, пятнадцать.
– Видно, он произвел на тебя сильное впечатление?
– Да уж, его речи меня просто потрясли. А началось это так. Парни из местного партклуба подцепили школьный автобус и таскали нас, пацанов, по всему Вест-Сайду.
В каждом отделении полиции, куда нас привозили, я называл себя по-иному, а у них уже была заготовлена соответствующая регистрационная карточка. Я заходил в кабину и, как дисциплинированный солдат, выполнял свой гражданский долг – честно отдавал голос за демократический список, как мне было велено.