На острие
Шрифт:
Он остановился, чтобы зажечь сигарету.
– Не помню, сколько нам заплатили, – продолжал Эдди. – Кажется, пятьдесят баксов, а может, и меньше. Пятнадцать лет назад я был еще мальцом, так что мне дали совсем немного. К тому же все рвались пожрать и выпить на дармовщинку. Целый день вино лилось рекой!
– Как в сказке!
– Разве не правда? Даже когда платишь, все равно знаешь, что выпивка – это дар Божий. А на халяву, Господи Иисусе, ничего лучше не придумать!
– Из-за выпивки мы иногда поступаем наперекор всякой логике, – заметил я. – Я знал в те времена одно местечко, где можно было выпить бесплатно – с меня там денег не брали. Помню, ездил туда на такси из Бруклина. К черту на кулички! Дорога обходилась мне в двадцатку, а выпивал я, ну, разве что на десять или двенадцать долларов. Потом возвращался домой на такси. И все-таки я был убежден, что обдурил чуть ли не целый свет. Причем проделывал это не один раз.
– В свое время это казалось разумным.
– Вполне.
Он затянулся.
– Забыл, кто выступал против Бима, – сказал Эдди. – Странно, почему-то одно помнишь, а другое забываешь. Как же звали того беднягу?.. Я пятнадцать раз голосовал против него, а даже не помню его имени. Забавно вот еще что: проголосовав первые два-три раза, я с трудом удерживался от желания, зайдя в кабину, перечеркнуть весь список. Знаешь, хотелось поступить наперекор: взять их деньги, а голос отдать республиканцам.
– Почему?
– Кто знает, почему. К тому времени я уже был изрядно пьян, и эта мысль показалась мне неплохой. К тому же я подумал, что все равно никто не узнает. Голосование ведь тайное, не так ли? Однако быстро спохватился. Несмотря на все правила, смогли же они возить нас по городу, чтобы мы проголосовали пятнадцать раз? Значит, смогут и узнать, честно ли я отработал их денежки. Вот я и сделал то, что от меня ждали.
– Честно?
– Точно. В любом случае тогда я голосовал впервые. Мог бы, конечно, сделать это и годом раньше – лет мне было уже достаточно, – но не стал. После того как пятнадцать раз проголосовал за Эба Бима, я решил, что этого хватит на всю жизнь и больше никогда в выборах не участвую.
Загорелся зеленый огонек светофора, и мы перешли Пятьдесят седьмую улицу. По Девятой авеню в северном направлении пронесся, включив воющую сирену, полицейский автомобиль. Мы, повернув головы, проводили его взглядами. Затихающий вой сирены был долго слышен, даже когда машина пропала из вида.
Эдди сказал:
– Похоже, произошло что-то скверное.
– А может, пара легавых просто куда-то торопится.
– Да, Мэтт, а что говорили на встрече о какой-то пятой ступени?
– Что же тут непонятного?
– Сам не знаю. Может, просто побаиваюсь к ней подступиться?
Ступени программы придуманы для того, чтобы дать борющимся со своими слабостями пьяницам возможность измениться, духовно вырасти. Основатели общества «Анонимных алкоголиков» пришли к выводу, что люди, которые стремились расти в духовном отношении, более успешно справлялись со своим недугом. Те же, кто не хотел никаких перемен, рано или поздно снова начинали пить. Пятая ступень программы призывает раскрыть, перед Господом, перед самим собой и перед другими людьми природу дурных поступков.
Когда я рассказал Эдди о смысле этой части программы, тот нахмурился и спросил:
– Да, но к чему все сведется? Садишься с кем-то рядом и выкладываешь ему все, что натворил?
– Примерно так. Говоришь обо всем, что бередит тебе душу, камнем лежит на сердце. Ведь если этого не сделать, то снова можно запить.
Он призадумался:
– Не уверен, смогу ли я так поступить.
– Ну, торопиться некуда. Не так уж давно ты и пить перестал, спешить не стоит.
– Понимаю.
– Многие считают, что все эти ступени – вздор. «Не выпивай и ходи на собрания, а остальное – лишь треп», – тебе, наверное, уже говорили подобный вздор?
– Ну, конечно. «Если не пьешь, то не пьянеешь». Отлично помню, как впервые услышал это изречение. Мне тогда показалось, что никогда в жизни ничего более умного я не слышал.
– В этих словах есть определенный смысл…
Он было стал говорить что-то еще, но замолк – из подворотни на тротуар выступила женщина. Растерянное, с безумными глазами, сбившимися волосами существо. Укутавшись в шаль, она держала одной рукой ребенка: рядом, прижавшись к ней, вцепившись в ее юбку, стоял еще один малыш. Она молча протянула свободную руку.
Более уместно она выглядела бы где-нибудь на улицах Калькутты, чем у нас, в Нью-Йорке. Последнее время она не раз попадалась мне на глаза, й я всегда давал ей деньга. Протянул доллар и на этот раз. Женщина, продолжая молчать, отступила в темноту.
Он сказал:
– Как страшно, что на улице встречаются такие женщины! И уж совершенно невыносимо, если они с детишками.
– Понимаю тебя.
– Мэтт, а сам ты когда-нибудь делал это? Я имею в виду пятую ступень.
– Да.
– И ничего не утаил?
– Старался. Рассказал обо всем, что вспомнил.
Он задумался.
– Все-таки ты был полицейским, – произнес наконец он. – Ты и не мог совершить что-то уж совсем скверное.
– Ну, что ты говоришь! – воскликнул я. – Я сделал много такого, чего теперь стыжусь. Кое за что меня могли даже посадить. Я прослужил в полиции не один год, и почти с самого начала стал брать взятки. Никогда не жил на одно жалование.
– Так все делают.
– Нет, – сказал я. – Не все. Просто у одних полицейских чистые руки, а у других – грязные. Я всегда успокаивал себя рассуждениями о том, что ничего по-настоящему плохого не совершаю. Я не занимался вымогательством, не покрывал убийств, но деньги принимал. Но меня-то взяли на работу не за тем! Это было незаконно, это было бесчестно!
– Пожалуй.
– Но и это еще не все. Прости меня, Господи, но я был вором, я крал!.. Однажды я расследовал налет и рядом с кассовым аппаратом увидел сигарную коробку, которую вор почему-то проглядел. В ней была почти тысяча долларов. Я взял деньги и спрятал в карман. Хозяин, размышлял я, все равно застрахован. К тому же эти деньги он наверняка утаил. Одним словом, успокаивал себя тем, что обворовывал вора. Но как бы я себя ни оправдывал, невозможно отрицать факт, что я забрал деньги, которые мне не принадлежали.