На отмелях
Шрифт:
Он уныло вернулся в каюту, бормоча: «Сегодня мне уж больше не заснуть» — и сейчас же вышел оттуда, держа в руках несколько листов бумаги, исписанных крупным угловатым почерком. Это было письмо Иоргенсона, отправленное три дня тому назад с Хассимом. Лингард уже прочитал его дважды, но теперь он оправил лампу и принялся читать в третий раз.
На красном щите над его головой золотой сноп молний, извивающийся между его инициалами, казалось, метил ему прямо в затылок, когда он сидел, положив голые локти на стол и всматриваясь в помятые листы.
Письмо гласило следующее:
«Хассим и Иммада сегодня ночью отправляются искать вас. Вы не приехали в срок, и с каждым днем положение делается хуже и хуже. Десять дней тому назад трое из людей Белараба, собиравшие на островах черепашьи яйца, вернулись с известием, что на илистых отмелях застрял корабль. Белараб сейчас же распорядился, чтобы ни один из людей не выходил из лагуны. В поселке поднялась суматоха.
Я думаю, это, должно быть, какая-нибудь дурацкая торговая шхуна. Впрочем, когда вы получите это письмо, вам уже все будет известно. Может быть, вы скажете, что мне самому надо было бы поехать на море и посмотреть. Но, не говоря уже о том, что Белараб запретил выходить из лагуны, — а я должен по давать другим пример послушания, — все ваше состояние, Том, находится тут, на «Эмме», и я не могу ее оставить ни на пол дня. Хассим ходил на совет, который собирался каждый вечер за оградой Белараба. Их святой, Нинграт, рекомендовал разгро мить судно. Хассим стал ему выговаривать и указал, что ко рабль, вероятно, прислан вами, так как до сих пор еще ни один белый не заходил в эти места. Белараб поддержал Хассима. Ни нграт очень рассердился и стал упрекать Белараба, что тот даег ему мало опиума. Он начал свою речь: «Сын мой!», а кончил «О, ты хуже, чем неверный!» Началось смятение. Приверженцы Тенги хотели было вмешаться, а ведь вы знаете, какие отношения между Тенгой и Беларабом. Тенга всегда хотел прогнать Бе лараба и имел на это недурные шансы, пока не появились вы и не вооружили телохранителей Белараба мушкетами. Но все-таки Хассиму удалось утишить ссору, и на этот раз дело обошлось без членовредительства. На следующий день, в пятницу, Нинграт, после молитвы в мечети, стал говорить с народом. Он блеял и дергался, как старый козел, и предсказывал народу несчастья, разорения и гибель, если этих белых отпустят. Он сумасшедший, но они считают его за святого, да, кроме того, в молодости он целые годы воевал с голландцами. Шесть телохранителей Белараба прошли по улице с заряженными мушкетами, и толпа рассеялась. Приверженцы Тенги утащили Нинграта в ограду своего господина. Если бы не ждали вас с минуты на минуту, в этот вечер, несомненно, загорелся бы бой. По-моему, жаль, что правитель страны Белараб, а не Тенга. Смелому и предусмотрительному человеку, как бы ни был он вероломен, всегда можно доверять до известного предела. А от Белараба нельзя добиться никакого толка. Мир! Мир! Вы знаете, на этом он помешан. А это лишает его рассудительности, и он нежданно-негаданно может ввязаться в войну. В конце концов это может ему стоить жизни. Но Тенга еще не чувствует себя достаточно сильным, и Белараб по моему совету разоружил всех жителей деревни. Его воины обходили все хижины и силой отбирали все огнестрельное оружие и все пики, какие только находили. Женщины, конечно, визжали и бранились, но сопротивления никто не оказывал. Несколько человек убежало в лес с оружием. Заметьте это обстоятельство. Это значит, что кроме Белараба есть еще другая сила в поселке. Возрастающая сила Тенги.
Четыре дня тому назад я был у Тенги. Он сидел на берегу и топориком обстругивал какую-то дощечку, а раб держал над его головой зонт. Забавы ради он строит лодку. При виде меня он бросил топор, взял меня за руку и провел в тень. Он признался, что послал двух хороших пловцов следить за севшим на мель кораблем. Они прокрались в залив на челноке, а когда доехали до морского берега, переплывали с отмели на отмель и добрались ярдов на пятьдесят до шхуны. Что это за шхуна, я не могу дознаться. Разведчики сообщили, что на борту ее трое вождей — и один с блестящим глазом, один худой, в белом платье, и третий без всякой растительности на лице и одетый совсем иначе. Может быть, это женщина. Я не знаю, что подумать. Хотел бы я, чтобы вы были здесь. После долгой болтовни Тенга сказал: «Шесть лет назад я был правителем страны, и меня прогнали голландцы. Страна была маленькая, но они не брезгают ничем. Они сделали вид, что отдают ее моему племяннику — да горит он в геенне! Они убили бы меня, если б я не убежал. Здесь я ничто, но я помню прежнее. Белые люди там, на отмели, не могут убежать, и их немного. Наверное, будет и кое-какая добыча. Я отдал бы ее моим людям, ибо они последовали за мной в несчастье и я их вождь, а мой отец бьш вождем их отцов». Я указал ему на неосторожность этого шага. Он отвечал: «Мертвые ничего не скажут». На это я сказал, что люди, ничего не знающие, все равно ничего не могут рассказать. С минуту Тенга помолчал и потом сказал: «По-твоему, мы не должны трогать их, потому что их кожа похожа на твою и убить их было бы дурно, а между тем по требованию белых мы можем воевать с людьми одного с нами цвета и одной веры, и это, по-твоему, хорошо. Я пообещал туану Лингарду двадцать воинов и один прау для войны в Ваджо. Воины мои хороши, а прау быстр и силен». Я должен признаться, Том, что его прау действительно лучший из всех, какие я видел. Я сказал, что вы ему хорошо заплатили за помощь. «Я тоже заплачу, — отвечал он, — если ты дашь мне несколько ружей и немного пороха для моих людей. Мы с тобой сообща разделим добычу с этого корабля, а туан Лингард ничего не узнает. Это ведь пустяки. У тебя много ружей и пороху». Он имел в виду припасы на «Эмме». Я отвечал ему напрямик, и мы разгорячились; наконец он дал мне понять, что так как у него сорок воинов, а у меня только десять воинов Хассима, чтобы защищать «Эмму», то он легко мог бы захватить все силой. «И тогда, — добавил он, — я был бы так силен, что все были бы на моей стороне». В течение дальнейшего разговора выяснилось, что многие считают что с вами стряслось несчастье и вы больше здесь не покажетесь. Я тогда понял, что положение серьезно, и поспешил вернуться на «Эмму». Но я сделал вид, что ничего не боюсь, смеялся и благодарил Тенгу за то, что он предупредил насчет своих намерений, относительно меня и «Эммы». Тут он чуть не подавился своим бетелем и, вонзив в меня свои маленькие глаза, пробормотал: «Даже ящерица дает мухе время произнести молитву». Я повернулся к нему спиной и был очень рад, что меня не угостили в спину дротиком. С тех пор я не съезжал с «Эммы»…»
Письмо затем подробно рассказывало об интригах Тенги и нерешительности Белараба и о состоянии общественного мнения. Оно отмечало каждое колебание настроений и каждое событие с такой серьезностью, точно повествовало о кризисе целой империи. Тень Иоргенсона действительно вошла в жили людей. Старый авантюрист обнаруживал полное понимани* важности деталей и как бы отдавал свои глаза к услугам другою человека, который должен был распутывать узел. Лингард представлял себе положение так отчетливо, точно он все это время сам жил в поселке Белараба, и был очень благодарен Иоргенсо ну. Но так как он переживал это не изо дня в день, а от фразы к фразе, то быстрое чередование событий ошеломило его. Иногда он сердито ворчал или с удивлением восклицал: «Что та кое?» — и опять перечитывал несколько строчек или целую страницу. К концу письма он нахмурился и стал ерзать на мес те. В конце послания говорилось:
«…и я начал было думать, что мне удастся предотвратить ос ложнения до вашего приезда или до отъезда этой проклятой белой шхуны, как вдруг, в тот самый день, когда его ждали, с се вера прибыл шериф Даман с двумя илланунскими прау. Он по хож на араба. Мне совершенно очевидно, что с обоими илла нунскими пангерансами (вождями) он сделает все, что захочет Оба прау большие и вооружены. Они вошли в бухту с флагами и знаменами, под грохот гонгов и барабанов; на них стояло много вооруженных воинов, которые размахивали мечами и испускали воинственные крики. Это отличный отряд для вас, но нелепый Белараб не хотел принять Дамана. Тогда Даман направился к Тенге, который долго говорил с ним. От Тенги он на правился на борт «Эммы», и я сейчас же понял, что что-то готовится.
Он начал с того, что попросил у меня амуницию и оружие, которое они должны получить от вас. Он сказал, что хочет немедленно поехать в Ваджо, так как должен выехать на несколько дней раньше вас. Я отвечал, что все это правда, но что я не могу выдать порох и амуницию до вашего приезда. Он начал говорить о вас и намекнул, что, может быть, вы никогда не приедете. «Да это и неважно, — добавил он, — раджа Хассим и княжна Иммада здесь, и мы стали бы сражаться за них, если бы даже ни одного белого не осталось во всем свете. Но мы должны иметь оружие». Потом он как будто совсем забыл обо мне и стал говорить с Хассимом, а я сидел и слушал. Он хвастался, как хорошо миновал Брунийское побережье, мимо которого в течение долгих лет не проходил ни один илланунский прау.
Иммада просила, чтобы я выдал им оружие. Девушка вне се- (›я от страха, что что-нибудь может помешать экспедиции в Иаджо. Она во что бы то ни стало хочет отвоевать свою страну. Хассим сдержан, но очень озабочен. Даман от меня ничего не получил, и в тот же вечер Белараб приказал его прау покинуть нагуну. Он не верит илланунам — и неудивительно. Шериф Даман удалился послушно, как ягненок. У него нет пороха. Когда его прау проходили мимо «Эммы», он крикнул мне, что будет нас ждать в заливе. Тенга дал ему проводника. Все это, по-моему, очень странно.
Теперь прау разъезжают между островками. Даман ходит к Тенге. Тенга был у меня, как добрый друг, и убеждал дать Даману порох и ружья. Они как-то воздействовали и на Белараба. Он был у меня вчера вечером и советовал то же самое. Ему хочется, чтобы иллануны поскорее уехали из этих мест, и он думает, что как только они разграбят шхуну, они сейчас же уедут. Ему больше ничего не нужно. Иммада была в гостях у женщин Белараба и провела две ночи в его ограде. Младшая жена Белараба — он женился шесть недель назад — поддерживает Тенгу, потому что думает, что Белараб получит часть добычи. Она забрала себе в башку, что на шхуне много шелка и драгоценностей. От приставания Тенги и нашептываний своих собственных женщин Белараб совсем потерял голову и в конце концов решил пойти на богомолье к могиле отца. Последние два дня он был в отсутствии — отправился на могилу. Так как место это очень нездоровое, то по возвращении он, наверное, заболеет лихорадкой и тогда уже не будет ни к чему годен. Тенга часто зажигает большие костры, — должно быть, сигнализируют Даману. Я хожу на берег с людьми Хассима и тушу их. Это может каждую минуту привести к драке, потому что воины Тенги смотрят на нас очень косо. Не знаю, что будет дальше. Хассим тверд и верен, как сталь. Иммада очень горюет. Они передадут вам много подробностей, которые мне некогда описывать».
Последний листок письма выпал из пальцев Лингарда. С минуту он сидел не двигаясь и смотрел прямо перед собой и затем вышел на палубу.
— Вернулись ли наши лодки? — спросил он Шо, разгуливавшего у капитанского мостика.
— Нет, сэр. Я все время их жду, — отвечал недовольно его помощник.
— Опустите передний фонарь! — вдруг распорядился Лингард по-малайски.
— Тут что-то нечисто, — пробормотал про себя Шо, отошел к поручням и стал хмуро смотреть на море. Через минуту он проговорил:
— На яхте, кажется, поднялась суматоха. По палубе ходят с фонарем. Там, может быть, что-нибудь случилось, как вы думаете, сэр?
— Ничего не случилось. Я знаю, в чем дело, — сказал Лип гард радостным тоном. «Она устроила это», — подумал он.
Он вернулся в салон, отложил в сторону письмо Иоргенсон.) и выдвинул ящик стола. Ящик был полон патронов. Лингард снял с козел мушкет, зарядил его, потом снял другой и третий Он забивал пыжи с дикой радостью. Шомпола звенели и под прыгивали. Ему казалось, что он делает часть какой-то работы в которой принимает участие и та женщина. «Она устроила это, — мысленно повторял он, — Она будет сидеть в салоне. Она будет спать в моей каюте. Я не стыжусь своего брига — клянусь небом, нет! Я буду держаться в стороне, не буду подходить к ним, как я обещал. Теперь нам говорить не о чем. Я рассказал ей все. Больше рассказывать нечего».