На отмелях
Шрифт:
Он так быстро поднял голову, что миссис Треверс вздрогнула.
— Мне не о чем с ним говорить, да и вообще я никогда ногой не ступлю на эту яхту. Мне велели убираться — и этого достаточно.
— Он привык, чтобы с ним обращались почтительно, — произнесла миссис Треверс после небольшой паузы, — а вы…
— Кто он такой? — просто спросил Лингард.
Казалось, что три эти слова развеяли в одну минуту все ее прошлое, подобно дыму. Они лишали все человечество всякого следа значительности. Она с изумлением заметила, что здесь, в эту ночь, на этот наивно-испытующий вопрос, нельзя было подыскать подходящего ответа.
— Я просил немного, — начал опять Лингард. — Я только просил, чтобы вы все на пять дней перешли ко мне на судно. Вот и все… А разве я похож на лжеца? Но есть вещи, которые я не могу им сказать. Я не могу объяснить этого ни ему, и никому в мире.
' Голос его упал.
— Ни даже самому себе, — добавил он как во сне.
— Мы так долго пробыли здесь, никем не тревожимые, — начала миссис Треверс, слегка волнуясь, — что сейчас как-то не верится в опасность. Во все эти дни мы не видели никого, кроме этих двух людей, которые приезжали за вами. Если вы не можете объяснить…
— Конечно, нельзя требовать, чтобы вы видели через стену, — перебил Лингард. — Этот берег — все равно, что стена, но я-то знаю, что находится по ту сторону… Яхта — здесь! Когда я взглянул на нее, мне представилось, что она оставила Англию всего какой-нибудь час назад. Уж одни ее мачты напомнили мне о старых временах. А потом — лица этих матросов… Мне казалось, что я всех их знаю. Точно моя родина нежданно-негаданно свалилась ко мне. И мне ненавистно было смотреть на всех вас.
— Но если мы подвергаемся здесь опасности, то ведь вас-то это не касается, — проговорила миссис Треверс после паузы, во время которой она старалась проникнуть в тайну страсти, скрытой за словами этого человека. — Наша вторая шлюпка направилась в Проливы, и скоро, наверное, нам пришлют помощь.
— Не касается меня! Что, это ваш вахтенный идет на корму? Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я опять являлся сюда просить, хотя бы даже вас. Он идет сюда? Послушайте… Я перехватил вашу вторую шлюпку…
Голова и плечи Лингарда нырнули вниз, словно он погрузился в более густой слой тьмы, реющий под водой.
Вахтенный, намеревавшийся было понежиться в одном из парусиновых кресел, увидел жену хозяина, подошел к лампе, висевшей на шесте полога, сделал вид, что оправляет ее, и лениво прошел на нос яхты.
— И вы осмелились, — шепнула вниз миссис Треверс напряженным голосом. И тотчас же голова Лингарда опять вынырнула с поднятым лицом.
— Надо было на это пойти или бросить все. Помощь из Проливов все равно пришла бы слишком поздно, если бы я не был в состоянии некоторое время оберечь вас. А если бы я оказался в состоянии сделать это, то я помог бы вам один. Я думал, что встречу рассудительных людей, но ошибся в расчетах. Удивительного тут, впрочем, ничего нет. Вы приехали слишком издалека и не понимаете здешних условий. Так вот, так или иначе, я осмелился. Я послал за вашей второй шлюпкой одного малого, который попытается арестовать самого губернатора Проливов, если я прикажу. Он это устроит. Может быть, это уже сделано. Вам не на что надеяться. Но я здесь. Вы сказали, что верите в чистоту моих намерений.
— Да, — пробормотала миссис Треверс.
— Вот почему я и хотел рассказать вам все. Надо было начать с дела насчет шлюпки. А теперь что вы обо мне думаете? Ведь я отрезал вас от всего мира. Вы точно канули в воду. Вы шли из одного порта в другой. Кто станет о вас беспокоиться?
Кто догадается? Пройдут месяцы, прежде чем власти начнут шс велиться.
— Я понимаю, — сказала спокойно миссис Треверс. — Мы совершенно беспомощны.
— И одни, — добавил Лингард.
Помолчав, миссис Треверс произнесла сдержанно и медленно:
— Но что это значит? Нас ограбят, возьмут в плен?
— Вас убили бы, если бы меня не было здесь.
— Но, значит, вы имеете возможность…
— А почему вы еще живы, как вы думаете? — воскликнул Лингард. — Иоргенсон все время уговаривал их там на берегу, — продолжал он, махнув рукой в сторону погруженного во тьму побережья, — Неужели вы полагаете, что он смог бы удержать их, если бы они не ожидали с часа на час моего прибытия? Без моего кулака слова его не значили бы ничего.
Послышался тяжелый удар кулака о борт яхты. Звук исчез в ночной тьме, окутавшей равнодушное море, и равнодушную землю, и ярость, и боль человеческих сердец. Миссис Треверс улыбнулась, очарованная простым и образным языком собеседника.
Лингард сделал порывистое движение, чтобы сохранить равновесие в неустойчивом челноке. Миссис Треверс заговорила медленно, рассеянно; мысли ее были, казалось, так же неясны, как ее чувства.
— А кто такой этот Иоргенсон? — спросила она.
— Человек, самый обыкновенный человек вроде меня.
— Вроде вас?
— Да, вроде меня, — сказал он со странным отвращением, словно допуская мучительную истину. — Рассудительнее, пожалуй, но не такой счастливый. Хотя, с тех пор как сюда явилась ваша яхта, я начинаю думать, что моим счастьем мне нечего хвастать.
— Но неужели наше присутствие здесь так фатально для вас?
— Для некоторых оно может значить смерть, а для меня, может быть, и хуже, чем смерть. И это зависит от вас, в известном смысле. Подумайте об этом. Мне никогда больше не представится такого случая. Но это еще ничего! Человек, который когда-то спас мне жизнь и которому я дал слово, подумает, что я бросил его на произвол судьбы. Но и это еще ничего! Послушайте! Девушка, наверное, умрет от горя. Это верно, как то, что я стою здесь в лодке и говорю с вами.
— Вы любите ее, — тихо сказала миссис Треверс.
— Как родную дочь, — тихо произнес Лингард.
— Ах, так, — слабо воскликнула миссис Треверс. С минуту они помолчали.
— Послушайте! — начал опять Лингард. — Когда, еще мальчишкой, я был юнгой на рыбачьем судне и, бывало, видал людей на яхтах, как вы, вы были мне такие же чужие, как вам эти малайцы. Я оставил Англию шестнадцать лет назад и изъездил весь свет. Теперь я уже почти забыл свою родину. И что такое для меня все вы по сравнению с этими двумя? Если бы я сейчас вот тут умер, — разве вы пожалели бы? И разве на родине пожалел бы кто-нибудь? Ни одна душа в целом мире, — кроме вот этих двух.